Сергей Синякин - Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI

— Похоронить не проблема, — согласился кардинал Ришелье. — Я побаиваюсь, что в последний момент он может напакостить нам.

— Но глупо расправляться с возможным союзником, Ваше преосвященство, — не согласился маркиз Д'Аршиньяк. — У герцога обширные связи за пределами королевства. Он может помочь нам.

— Вам не терпится вновь стать немцем? — вздернул бородку кардинал Ришелье.

— Ваше преосвященство, — добродушно засмеялся Д'Аршиньяк. — Более всего, как и всем нам, мне хочется запустить руки в сокровищницу и самому посчитать, сколько и в какой валюте достанется на душу каждого из нас.

— Вас устроят даже луидоры с изображением нашего короля?

— Меня устроит все, — засмеялся ДАршиньяк. — Даже луидоры, лишь бы их оказалось много и они были изготовлены из полновесного серебра.

— Разумеется, — вмешался в разговор Монбарон, — все должно быть поделено честно и по справедливости. А именно — поровну!

— К столу, к столу, господа, — пригласил Ришелье. — Мы ведь не хотим, чтобы у наших слуг появилось поле для невероятных предположений? Основа успеха — в секретности начинаний, дружеская попойка всегда выглядит невиннее собрания кавалеров, что-то обсуждающих с постными физиономиями. Кстати, мой повар сегодня приготовил превосходное рагу из обезьян. А казна выделила два ящика превосходного арманьяка.

— Но позвольте, Ваше преосвященство, — возразил де Монбарон. — А детали? Каждый должен знать, что ему делать в том или ином случае!

— Граф, — ласково сказал Ришелье, в то же время окидывая де Монбарона пронзительным взглядом. — Вы суетитесь, как шпион, пытающийся узнать все детали, необходимые для доклада. — Будет день, и у вас не будет необходимости чистить уши, вы все узнаете из первых рук.

— Пожалуй, я и в самом деле не прочь перекусить, — севшим голосом отозвался граф де Монбарон. — А еще больше мне хочется сделать несколько добрых глотков вина. От вашего взгляда, Ваше преосвященство, у меня пересохло в горле.

Утро было серым.

С юга пришли тяжелые облака, они низко повисли над крепостными стенами, клочьями тумана расползаясь по узким улицам, но солнце быстро выпарило из облаков влагу, заставив их растаять и уступить место синеве дня.

— Да, мой принц, вы поступили весьма опрометчиво, — внушал Бертрану герцог де Роган. В это утро он был необыкновенно благостный, умиротворенный, почти как тогда в поезде. — Необдуманными речами вы снискали себе разом множество врагов. Ну, разве можно ссориться с его преосвященством? И весьма неразумно ссориться с церемониймейстром, ведь именно он определяет, кто и где именно сидит за столом, кто и в каком порядке следует за королем и сидит подле него. И с теми, кто ведает снабжением Паризии, тоже ругаться не стоит, иначе ты рискуешь остаток дней прожить без вестфальской ветчины и нежных французских сыров. Мой друг, вы вообразили себе глупость. Никто и никогда не выпустит вас отныне за пределы крепостных стен, своим поведением вы создаете угрозу самому существованию королевства. Король не может этого потерпеть, он слишком много своего вложил в создание королевства. Да, вероятно, в юности он начитался Карла Мея и Дюма, много и не слишком внимательно читал бульварные романы, но ведь хорошо, что он хоть что-то читал, многие за жизнь даже не держали книжки в руке. Вы можете представить себе нашего Ришелье с книжкой в руке? Я — нет. Он тупой, как обезьяны, которых он иногда пользует, чтобы заглушить приступы собственной похоти. Так вот, я уже говорил вам, любезный принц, что никто и никогда не позволит вам вернуться в свой прежний мир. Неужели вы хотите прожить остаток дней в положении юродивого?

— Нет, — сказал Бертран. — Это было бы слишком жутко.

— Но тогда вам следует привыкать к местным порядкам, — сказал герцог. — Перенимать обычаи, слушаться во всем короля, а главное — воспитывать в себе властность. Ваш дядя властный человек, он железной рукой сдерживает порывы окружающего его стада, которым порою хочется казаться куда более монархичными, чем он им позволяет. Ваш дядя постоянно балансирует на грани обожания и недовольства, и надо сказать, эта эквилибристика ему удается.

— Боюсь, граф, мне это будет не по силам, — вздохнул Бертран. — Верьте мне, я не могу без ужаса смотреть на вас, остальные внушают мне не страх, а отвращение.

— Ну-ну, милый Бертран, — с усмешкой прервал принца собеседник. — Что же ужасного вы видите во мне? Стареющий человек с небольшими странностями, которые он уже не может оставить. Забудьте об этой странности, и вы увидите обыкновенного человека. Есть люди, которые собирают марки, я знал одного чудака, который собирал использованные кондомы и хранил их в особых коробочках, снабжая этикетками, на которых обязательно указывал, кто именно и когда имел сношение в том или ином кондоме. У обычного человека это увлечение вызовет приступ брезгливости, но собиратель обязательно найдет понимание у человека увлеченного, переполненного страстями. Кардинал Ришелье постоянно поминает сакраментальную фразу: не согрешишь — не покаешься. Маленький человечек всегда кается в мелких грехах, от грехов великого человека захватывает дух и останавливается воображение. Хотите, я покажу вам свое собрание?

— В виде содранной с женщин кожи? — спросил Бертран. — Или вы коллекционируете что-то иное?

— Вам постоянно хочется обидеть меня, — смиренно сказал де Роган. — Поверьте, моя коллекция вызовет у вас противоречивые чувства.

— Не хочу, — сказал Бертран. — Вы опять потащите меня куда-то.

— Это недалеко, — признался собеседник. — Я крикну слуг, они доставят нас туда в паланкине.

Дорога и в самом деле оказалась не слишком длинной — до парка Тюильри, за которым открывалась поляна, на которой росли ухоженные деревца. Из зеленой травы торчали белые камни, напоминающие своей правильной постановкой человеческие зубы, усаженные в землю правильными рядами.

— Вот место, куда всегда стремится моя душа, — сказал герцог де Роган, покидая паланкин и протягивая руку Бертрану Гюзельхирну. — Прощу вас, принц!

— Что это? — с любопытством спросил Бертран.

— Это погост, мой друг, — сказал де Роган, ставший вдруг сентиментальным до слезливости.

Присмотревшись, Бертран понял, что и в самом деле стоит на кладбище. Белые камни оказались надгробиями, на которых были выбиты надписи. Опустив глаза, Бертран скользнул взглядом по надписям, и невольный холодок пробежал по спине. На каждом камне была почти одна и та же над пись. «Марика Рёкк» — гласила она. Разнились только даты.

— Сами понимаете, — объяснил герцог, поймав недоуменный взгляд Бертрана Гюзельхирна. — Я не знал дат их рождения, но прекрасно знал день, в который каждая из них умрет.