Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

— О, черт! — ун-Энке повернул назад и яростно замолотил руками по воде, торопясь вернуться к берегу, где стояли товарищи.

Он почти успел, но существо, жившее в глубинах озера, все-таки оказалось быстрее и проворнее человека. Стоящие на берегу люди увидели еще раз огромное длинное желто-белое брюхо, вскипела вода, пронзительно крикнул ун-Энке, до пояса показался из воды и погрузился с головой. Некоторое время среди огромных гладких листьев виден был участок взбаламученной темной воды, потом листья сомкнулись, и даже следа не осталось, указывающего на то, что совсем недавно, минуты назад, здесь разыгралась трагедия.

— Крокодил, — равнодушно констатировал ун-Гиббельн. — Надо же! Кто мог подумать?

— Камрады, не сходите с ума. Мы должны дойти, — сказал ротенфюрер. — Потому что мы знаем то, что не знает никто.

И отряд — теперь уже из трех человек — потянулся по берегу, чтобы дойти до цивилизации и спастись.

Гранату забрал ун-Кугель.

Про ун-Кугеля из личного дела можно было узнать одно — немногословен, надежен и имеет твердый характер. Как и все, он был верен идеалам национал-социализма, окончил Варшавский бюргер, два года практиковался в Освенциме, поэтому ежегодно давал подписки о неразглашении государственной тайны и допрашивался на полиграфе сотрудниками гестапо. Видно, были в Освенциме секреты, которые требовалось сохранить от посторонних. Сам ун-Кугель отмалчивался, на подначки товарищей не отвечал, воевал рассудительно, имел красно-белые нашивки за ранения в Татрах, где войска СС подавляли восстание местного населения, сопротивлявшегося нацификации.

Было ему двадцать четыре года, ун-Кугель занимался штангой, даже участвовал в соревнованиях во время Берлинских игр одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года и занял какое-то призовое место.

Он и в самом деле был немногословен. За все время их марш-броска ун-Кугель едва ли сказал пару фраз. Сам он старался держаться справа от ротенфюрера, чтобы в случае необходимости оказать ему огневую поддержку. Собственно, ничего особенного в том не было, именно так предписывал действовать Полевой устав, но ун-Кугель занял свое место без команды, а это подкупало.

Зато ун-Гиббельн говорил за двоих.

Размахивая руками и припрыгивая при ходьбе, ун-Гиббельн шутил, словно пытался освободиться от недавно пережитого ужаса.

— Жрать хочется, — сказал он во время очередного привала, разглядывая волосатые черные орехи, гроздью свисающие с дерева.

— Мы даже не знаем, съедобные ли они, — заметил Ойген.

— Можно попробовать, — вызвался штурмманн.

— И потом загнуться от отравления, — ротенфюрер был настроен пессимистично. — Хватит играть, Фридрих. Лучше подождем более удобного момента и дичи, вкусовые качества которой нам будут знакомы. Верно я говорю, Болен?

Ун-Кугель коротко кивнул. Он сидел, задумчиво подбрасывая на широкой ладони гранату, и ун-Грайм дал бы многое, чтобы прочитать его мысли.

Есть и в самом деле хотелось.

А природа, словно специально, дразнила их, то показывая округлые длинные рожки неизвестных плодов, то привлекая внимание крупными сочными ягодами на зеленых ветвях незнакомых кустарников. Среди травы что-то кудахтало, пищало, манило своей доступностью.

Ротенфюрер был слишком увлечен поиском дороги в зарослях, поэтому он не заметил, как идущий последним ун-Гиббельн сорвал несколько ягод и бросил их в рот, тут же сморщившись от кислости плодов.

Зато это заметил крепыш ун-Кугель и покачал головой: поведение товарища ему не нравилось: командир прав, и в еде следовало проявлять осторожность. Не все, что красиво, обязательно съедобно. В этом ун-Кугель однажды уже убедился сам. Поэтому он только покачал головой:

— Ох, и дурак же ты, братец!

— Трус никогда не станет арийцем! — ответно усмехнулся ун-Гиббельн.

Ун-Кугель трусом не был. Приходилось ему заглядывать в дуло смерти. Да и в Освенциме, о службе в котором ун-Кугель никому не рассказывал, он узнал цену смерти. Его туда направили согласно заключению психологов, но в концлагере Фридриху не понравилось. Он служил во внешней охране. Охранники показались ему туповатыми людьми, которых не интересовал окружающий мир. Заключенных в лагере было мало, да и те, кто туда попадал, в лагере надолго не задерживались, их быстро куда-то переводили. Иногда ун-Кугель удивлялся: утром прислали транспорт, а вечером смотришь, а транспорт уже куда-то перенаправили и бараки опять пусты. И еще ун-Кугеля поразили склады, до потолка набитые ношеной обувью, одеждами, очками. Было непонятно, для каких целей хранилось это барахло и откуда привозилось. Внутренняя охрана хранила молчание.

Ун-Кугель бомбардировал начальство рапортами, упирая на то, что он полевик и не обучался охране объектов. Ему повезло: кто-то из высших чинов, получив рапорт ун-Кугеля, вспомнил его как спортсмена. Высокий чин принял участие в неудачливой судьбе призера Берлинских игр. Так ун-Кугель попал в элитное подразделение «Зет-нойнцейн».

Ун-Кугель последний раз явился в гестапо, чтобы дать подписку о неразглашении того, что ему стало известно за период службы в Освенциме, расписался и полюбопытствовал, к кому ему обращаться по этому вопросу в дальнейшем. Инспектор гестапо засмеялся:

— Можешь не волноваться, — сказал он. — Тебя найдут, если это будет необходимо. Но ты направлен в Антарктиду, кригман. Клянусь, пингвинам ты можешь рассказать все и даже немного приврать.

Фридриху ун-Кугелю было все равно, куда его направляют.

К тому времени он уже узнал правду об Освенциме. Концлагерь не был местом отбытия наказания, он был комбинатом, на котором быстро и надежно уничтожали инакомыслящих. Об этом Фридриху рассказал пожилой фельдфебель из старослужащих черных СС. Звали его Густавом Ринком, он служил в Освенциме с сорок второго года. «Ты не представляешь, малыш, — рассказывал он, дыша на Фридриха перегаром и табачным дымом. — Раньше их сюда привозили тысячами, особенно жидов. Хорошее было время, я отложил на свадьбу дочери, купил себе «фольксваген» после большого перемирия и сыну такой же купил».

— А что делали с жидами? — равнодушно спросил ун-Кугель. — Отправляли на историческую родину?

Фельдфебель засмеялся.

— Это ты хорошо сказал, — покашливая и кивая головой, согласился он. — Отправили на историческую родину! Да, малыш, их всех отправили на историческую родину — на небеса. Видишь эти трубы? Как ты думаешь, что это?

— Там печи для сжигания мусора, — сказал ун-Кугель.

— Мусора? Именно там их всех и сжигали, малыш. Чтобы здесь была чистота. А перед этим загоняли в газовые камеры. Это была грязная работа, малыш. Очень грязная, но и очень выгодная. Главное было — не попадаться. Иначе тебя могли обвинить в том, что ты обкрадываешь рейх!