Сергей Синякин - Мрак тени смертной [сборник повестей]

На втором году строительства огромная анаконда напала на охранника, который сопровождал отряд рабочих, набранных из метисов; змея практически проглотила человека, когда три шмайссера изрешетили толстое и округлое черное гибкое тело, охранник был мертв. С содроганием и тайным ужасом Виланд вскрывал мертвеца. Его поразило, что все кости жертвы были изломаны. Уже почти забытое сладострастие охватывало Виланда, когда он резал мертвое тело. Ночью он похитил из индейского барака шестилетнего мальчишку; без наркоза, всего лишь заткнув ему надежно рот, Виланд вскрыл брюшную полость маленького дикаря, с наслаждением вглядываясь в юные, еще не пораженные болезнями органы. Через час мальчишка умер, и Виланд не испытал ничего, кроме огорчения, — слишком быстро все произошло, он даже не успел насладиться ужасом и болью в черных глазах.

Именно Виланд назвал индейцев «гугенотами». Раз уж они жили в Нормандии, среди местных жителей должны были быть добрые католики и гугеноты. А стало быть, впереди сразу обозначилась Варфоломеевская ночь.

Это обнадеживало.

Город за крепостными стенами рос. Поднимались в небо готические дома, в центре, где была размечена городская площадь, строился огромный и величественный собор. Из Ла-Платы привезли саженцы, и фон Таудлиц благословил закладку парка Фонтенбло. Положительно, группенфюрер помешался на Франции. Неудивительно, ведь он провел в этой стране четыре чудесных года.

О прочитанных Зигфридом фон Таудлицем книгах Виланд даже не подозревал.

Честно говоря, ему до этого не было дела; мало ли фантазий приходит в голову богатому человеку? И какая разница, что именно послужило зарождению этих фантазий?

Иногда он обменивался мнениями с товарищами.

Камрады, не сговариваясь, считали, что фон Таудлиц сошел с ума.

Впрочем, говорить об этом вслух не рекомендовалось.

К тому же в последнее время они уже не охраняли сундуков с сокровищами, их охрану осуществили молодые головорезы из личной гвардии Таудлица — двух отрядов, члены которых были воспитаны в ненависти друг к другу.

Фон Таудлиц называл их мушкетерами и гвардейцами.

Даже по мнению Мерера они были законченными негодяями, способными за десяток марок пристрелить родную мать. Виланд и Палацки считали, что это слишком мягкое сравнение. Люди, подобранные фон Таудлицем, были еще хуже.

— Великолепно, — восхищался Таудлиц. — Прекрасно, господа, не правда ли?

Убранство замка и в самом деле восхищало. Залы были не похожи друг на друга, в нишах стрельчатых коридоров стояли доспехи рыцарей, горели электрические светильники, замаскированные под просмоленные факела.

— Ришелье, вам нравится?

— О, Луи, это и в самом деле великолепно, — согласился его собеседник.

— А теперь, — сказал фон Таудлиц, — мы с вами пройдем в мой рабочий кабинет. Нам всем надо обсудить некоторые очень серьезные вопросы.

— Вы предлагаете распить бутылочку шнапса? — оживился Палацки, по воле хозяина ставший Монбароном.

— Отвыкайте, — посоветовал Таудлиц. — У нас не будет шнапса, само это слово отныне становится запретным. У нас будет лишь превосходный коньяк и великолепные вина, достойные короля!

— Так-так-так, — весело сказал Мерер. — Кажется, я знаю этого короля!

Они прошли в кабинет фон Таудлица. В углу лежали какие-то свертки, в небрежную гору были свалены препарированные головы диких животных — от беззащитной косули до клыкастого и злобного кабана, пахло псиной и формалином, но казалось, что группенфюрер не обращает на это никакого внимания. Другие мысли занимали фон Таудлица.

— Завтра мы перебираемся во дворцы, — сказал фон Таудлиц. — Итак, вы еще не поняли мой замысел?

— Вас трудно понять, — вежливо сказал Мерер. — Замыслы гениального человека вообще невозможно понять. Вам кто-нибудь говорил, что вы гений, господин Таудлиц?

— Льстить будешь позже, — без улыбки сказал группенфюрер. — Пока я хочу, чтобы меня внимательно выслушали и не перебивали. Итак, господа, я хочу обосновать здесь собственное королевство.

Палацки поперхнулся.

— То есть? — растерянно переспросил Мерер.

— Кажется, я изъясняюсь внятно и доступно, — нахмурился фон Таудлиц. — А ты, Мерер, перестань кривляться, если не хочешь остаток дней провести в шутах. Думается, ты прекрасно будешь смотреться в красной шапке с бубенцами.

Он сел на стул, выпрямился и оглядел верных соратников.

— Итак, — сказал он. — Королевство. Мы назовем его Паризией. Единственная страна, граничащая с нами, — Испания. Нет никакой Германии, забудьте о ней. Нет никакого шнапса. Забудьте о нем. Не станет Мерера, его уже нет, есть Ришелье. И в соответствии с фамилией вам надлежит стать кардиналом Паризии. Вы, Палацки, станете Анри Монбароном, графский титул или что-то в этом роде вы получите от короля. Не усмехайтесь, на стоит — человеческая жизнь не так уж и длинна, чтобы не задуматься об этом. Тебе, Виланд, предстоит стать герцогом де Роганом, наперсником и лучшим другом короля. Остальные тоже получат свои титулы и имена. Завтра же, когда мы переступим ров и окажемся за крепостными стенами вам, кардинал, надлежит освятить корону и возложить ее на чело достойного человека. Вы понимаете ответственность?

Лицо его оставалось каменным и пасмурным, поэтому даже мысли не возникало о кандидате на престол.

— Хорошенькое дело! — не сдержался Палацки. — Выходит, нам всем придется учить французский язык?

— Нет, Монбарон, вы жаждете провести оставшуюся жизнь в шутах. У вас предрасположенность к этому занятию. Французский язык учить никому не придется, мы будем изъясняться на привычном нам языке, который будет признан государственным — следовательно, французским.

— И долго нам придется играть эти роли? — растерянно спросил новоявленный кардинал.

— Ты не понял, — с сожалением сказал кандидат в короли. — Это не игра, это суть нашей будущей жизни. Скажи, о чем ты мечтал в детстве? Разве ты не мечтал быть повелителем, которому подчиняются все и который всевластен — до определенных пределов, разумеется, — над чужими жизнями и смертями? Разве ты не мечтал о могуществе? Я предлагаю исполнить твою мечту.

Отныне я отвергаю свое прежнее имя, отныне я отбрасываю свою прежнюю жизнь. Зигфрид фон Таудлиц, группенфюрер СС проклятого мира умер. Отныне будет жить король Луи XVI. Разве это не восхитительно? Разве вы не чувствуете в этом остроты, присущей жизни?

— Ты еще не спрашивал, как к этому отнесутся остальные, — пробормотал Мерер.

— Король не спрашивает, — сказал фон Таудлиц, и лицо его приобрело медальное выражение. — Король повелевает. Неужели найдутся те, кто выберет радостям жизни забвение и черную пустоту?