Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

– Поциним.

– Эй, господине хороший…

Положив баклагу, купец повернул голову, посмотрев на только что подошедшего мужика, по виду, как есть разбойного – кудлатого, кряжистого, словно старый пень. Руки узловатые, сильные, бородища обрезанная, косая, а взгляд – как у конокрада-половца.

– Тебе цего, дядя? Баклазку купить хоцес? Купи.

– Мне б брадобрея-цирюльника.

– А! Вона, за «обзорниками» бородобреи, – Махоня показал рукой. – Туда и иди. Возьмут недорого, обстригут славно.

– Ну, ин ладность, пойду. Благодарствую, человече добрый.

Кивнув, кряжистый мужичага – сразу и не скажешь – молодой или старик? – ходко направился к брадобреям. Обошел «обжорные» ряды, да под дерево:

– Кто тут стригаль?

Сутулый цирюльник поклацал ножницами:

– А садись вон, на пень, человече. Обстрижем. Чем платить будешь?

– А вот…

Блеснули на узловатой ладони две зеленые бусинки. Блеснули – и исчезли, тут же их брадобрей и забрал, заулыбался:

– Не сомневайся, мил человек, все, как надо, сладим.

– Ну-ну.

Действовал брадобрей умело, быстро – в один миг на голову клиенту подходящий горшок нахлобучил, прошелся по космам ножницами, горшок снял – любо-дорого посмотреть! Потом за бороду взялся – подстриг, подкруглил… усмехнулся весело:

– Ну, вот, господине – теперь совсем на человека похож. А то был, как волхв из лесной чащи.

– Ты языком-то не болтай!

– На вот, мил человек, в зеркальце посмотрись!

Со всей возможной любезностью цирюльник схватил прислоненный к дереву полированный медный таз:

– А ну-ка?

Клиент почмокал губищами – смотрел на него с таза какой-то непонятный силуэт: то ли арап, то ли вообще – корова, только что без рогов… но, в общем, вполне даже ничего, красиво.

Ухмыльнулся кудесник довольно, котомочку на плечо закинул, дальше пошел. Теперь уже и почти совсем на человека похож – благообразный, подстриженный… Только вот морда – разбойничья, ну, так морду-то куда денешь?

Пошатался по торжищу малость, по сторонам пооглядывался да затопал к Кирилловской церкви. В храм, правда, не зашел, варнак, даже лба не перекрестил, а сразу спустился к реке, не к самой пристани, а чуть в сторонку прошел, где, за ивами да смородиной, отроки-подростки рыбку удили. Долго кудесник не думал – сгреб за шиворот крайнего:

– Анкудина Петра Ремеза сына лодейку знаешь?

– Анкудина? – парнишка похлопал ресницами. – А! Того, что медом торгует?

– Его.

– Знаю.

– Беги. Скажи пусть приказчик придет. Убой его тут дожидается. Так и передай – Убой. Приведешь – награду получишь.

– О! Это мы враз!

Обрадованный отрок со всех ног помчался на пристань, так, что только пятки сверкали.

Убой посмотрел ему вслед, хмыкнул злобно. Он и вообще недобрый человек был, но хитрый весьма и, несмотря на весь свой замшелый облик, очень даже не дурак. Убой – это прозвище, от слова – бить, ударить – на самом-то деле звали человечину Сом. Сом Калины Харина сын… Правда, имя свое настоящее Сом давно уж забыл, так вот, на кличку Убой откликался. Да то и за дело. Кстати, одно время он и волхвовал как-то, кудесничал на полном серьезе.

Позади зашуршали кусты, Убой резко оглянулся, словно почуявший охотников волк. Из-за кустов вышли двое – давешний отрок-рыбак и желтолицый, небольшого росточка, плюгавец, припадающий на левую ногу, отчего бок его казался каким-то кривым.

– Ой, Убоюшко, – сразу заголосил кривобокий. – Здрав будь.

– И ты будь здоров, Олекса-тиун. Не ждал, небось?

– Господине… – помявшись с ноги на ногу, напомнил о себе отрок. – Ты ж мне награду обещал.

– Награду?! – Убой посмотрел на него, как смотрит кухонная девка на рыбу, которую начинает разделывать, ухмыльнулся. – В ухо хошь?

– Не-а, – обалдел парнишка.

– Ну, тогда, значит, и не получишь. Вот тебе и награда! Хо-хо-хо!

Убой гулко захохотал, видать, сам радовался своей шутке. Недавно подстриженная бородища его заколыхалась, на толстой шее забилась жила, вот-вот, казалось, готовая взорваться и брызнуть худой черно-бурой кровью, какую те же цирюльники обычно выдавливают из фурункулов-чирьев.

С испугом посмотрев на волхва, юный рыбачок счел за лучшее как можно быстрее ретироваться. Убег, не дожидаясь обещанной награды… которую, вообще-то, и получил – в морду же ему не дали! А ведь могли бы – запросто.

– Да что ты ржешь-то, как лошадь, – недовольно бросил кривобокий Олекса-тиун. – Давай уж, Убоище, сказывай, чего хочешь? Не зря ведь пришел.

– Ой, не зря, – прищурившись, с угрозой в голове протянул Убой. – Ой, не зря, Олексушка…

– Но-но! – тиун опасливо отодвинулся. – Ты на меня глазами-то своим не зыркай. Не зыркай, сказал!

– Анкудине Петрович ничего для меня не передавал? – с усмешкой осведомился кудесник. – Обещал ведь заплатить, а?

– А за что тебе платить-то? – кривобокий тиун презрительно скривил губы. – Ты что такого сделал-то? Что, заболотский Павлуха в чужую землю сбежал, князя своего предав? Не сбежал, здоров и весел.

– Дак я ж говорил – убить и…

– Убить, дурачина, дело нехитрое, – наставительно перебил Олекса. – Дело-то не в Павлухе, а в землях. Тут все по-хитрому надо сладить.

– Знамо, по-хитрому, – спрятав усмешку, Убой хмуро кивнул. – Мельницу я ему спортил – теперь нескоро наладят, лес пожег… да все, как ты сказал, похитрее оставил – на татар свалил.

– А вот это молодец! – похвалил тиун. – Вот это славно. Славно, но – маловато.

– Подожди, – хмыкнув, пообещал волхв. – То ли еще будет-то! Только бы заплатили…

– Заплатим, у Анкудина с Питиримом серебра хватит, – Олекса хитровато прищурился, отчего стал напоминать какого-то древнего китайского бога – такой же худой, узкоглазый, желтый. – Только – дело сперва. Но… на жисть подкинем. На вот пока…

Оглядевшись по сторонам, тиун вытащил из поясной сумы несколько больших золотых монет.

– Ромейские солиды, старые еще… ишь, как блестят! На вот тебе три…

– А не мало – три-то?

– Покуда и того хватит. А вот Павлуху с землицы сгонишь да ославишь – во много раз больше получишь, как с Анкудином и договаривались.

Выдав волхву деньги, тиун попрощался и, припадая на левую ногу, зашагал к пристани.

Убой посмотрел ему вслед и сплюнул:

– Вот ведь жадоба! Ин ладно, поглядим, чтой-то другой даст.

Еще раз сплюнув, кудесник растер плевок постолом и уверенно зашагал к Кирилловской церкви. В сам храм опять же не заглянул и не перекрестился – все ж бывший волхв, язычник! – так и прошел мимо, да повернул к речке Чуриловке, к дальней, совсем уж убогой корчме, что держал Корягин Ероха – жадина, сволочь и вообще – тот еще тип, одного поля с Убоем ягодка. В корчму, правда, волхв не зашел, постоял рядом, подождал питуха – мужичонка с утра уже от хмельного шатался, видать, к Ерохе похмелиться шагал. Ероха давал и в долг, что ж, да за тот долг потом драл по три шкуры.