Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

Монеты с изображением венецианского дожа (дукса – отсюда и название) оказались увесистые – около пяти граммов – и, к удивлению Павла, серебряные, хотя вроде бы как дукатам положено бы быть золотыми. Может, с конца века? А сейчас – вот так…

Кроме дукатов, имелись еще и другие похожие на них денежки, тоже серебряные, кои старый князь обозвал «денариус гроссис» или просто – «грошами».

– Гроши эти в Генове чеканят, – охотно разъяснил Всеволод Мстиславич – видать, «монетная» тема была ему очень близка, – это хорошие монеты, «толстые», оттого и название такое – «гросс» – «грош». В германских землях тоже подобные же чеканят, только зовут пфеннингами, в разных землях чеканят, в геллере – тоже, из еще «геллерскими пфеннингами» зовут, но ты от таких монет подальше держись, Павлуша – меди в них добавляют изрядно. Ну, коли что – толмача своего спросишь, он в этих делах сведущ.

– Толмача?

– Его, – князь повернул голову к воеводе. – Емельян Ипатыч, покличь!

Толмач оказался своем еще молодым парнем, на вид лет пятнадцати, вряд ли более – росточка среднего, худой, словно тростинка, тонкорукий, лицо худощавое, вытянутое, волосы длинные, прямые, темные, и непонятно какого цвета глаза – слева посмотришь – светло-синие, а справа – как бы и зеленоватые вроде. Одет, как немецкий подмастерье или приказчик – куцая курточка светло-коричневой шерсти, да узенькие темно-голубые суконные штаны-чулки, на ногах – башмаки кожаные. Вроде бы и совсем простая одежка, однако ж – все доброго сукна, и крашена, видно сразу, на совесть – не какой-нибудь там черникой ягодой. На груди – тонкая серебряная цепочка блестит с небольшим медальоном, пояс узорчатый, к нему кошель привешен, кинжалец узенький да гребень узорчатый, такой бы больше девке к лицу, нежели молодому парню. И вообще, отрок сей видом своим напоминал капризную девчонку – надутые губы, опущенные долу глаза – кажется, вот-вот заплачет. Хотя, черт с ним, с внешностью – был бы толмач хороший.

– Зовут Марко, – ничуть не гнушаясь, самолично представил толмача старый князь. – Марко Грач.

Павел хмыкнул – уж на грача-то сей отрок вовсе не походил… ну, может, самую малость.

Марко смущенно поклонился.

– Сам из Каринтии, фрязин, сирота. Толмач хороший – его мне заморский гость Федор Мга, староста купецкий, еще по весне присоветовал. Ты, Павлуша, ежели его о чем-то спросить хочешь, так не стесняйся, спрашивай.

Кивнув, Ремезов тут же осведомился про языки – какие именно переводчик знает?

– Знаю ломбардский, флорентийский, могу говорить, как в Риме и как на Сицилии, – тихим, но неожиданно твердым голосом принялся перечислять юноша. – Так же знаю баварскую и швабскую речь, понимаю саксонцев и померанцев – но хуже.

– А латынь?

– Латынь – само собой! – Марко сверкнул глазами – обиделся, что почему-то приняли за неуча, повел плечом. – Я два года изучал семь свободных искусств в университете славного города Болонья! Знаком с сочинениями Блаженного Августина, Боэция, Марка Авре…

– Ну, хватит, хватит, – поспешно замахал руками князь и, глянув с усмешкой на Павла, добавил: – Этак он до вечера рассказывать будет.

По-русски толмач говорил чисто, но с явным акцентом, чуть растягивая с придыханием гласные и немного «акая» – «Ба-алонья», «А-августин»

– Добро, – приложив руку к груди, Ремезов почтительно поблагодарил князя за толмача.

– Хороший, хороший парень, – снова похвалился Всеволод Мстиславич и, взглянув на Марко, шевельнул пальцами. – Теперь, отроче, ступай. Сам собирайся, да за другими пригляди.

Толмач, поклонившись, ушел, плотно прикрыв собой массивную дубовую дверь, и старый смоленский князь вновь перевел взгляд на Ремезова. Ласковый такой взгляд, как у доброго дедушки:

– Может, ты, Павлуша, спросить чего хочешь?

– А и спрошу, – обнаглел заболотский боярин.

В конце концов, раз они тут за него все решили, так почему б о себе не подумать… даже не о себе – о Полинке, о людях своих верных.

– Дружину свою с собой не бери, – тут же предупредил Всеволод Мстиславич. – Пущай сидят в вотчине, а ты у нас будто бы с поручением в Сарай послан. Ну, вот, вместе с Ирчембе и отъедешь… На самом-то деле мы с ним твоих братцев отправим да соседа – Телятникова-боярина… – князь вдруг засмеялся, тихонько так, дребезжаще, словно лобзиком тонкую жестяную пластинку пилили. – Ведаю, на всех троих зуб у тебя.

– Ирчембе доложил? – невежливо спросил Павел.

Всеволод Мстиславич кивнул:

– Он. Ведаю, ведаю, что в вотчине твоей творилося – правда, доказательств-то у тебя нет… Ну, ведь нет же?

– Нет, – со вздохом признался Ремезов. – Ни против Телятникова, ни против братьев.

– Потому и язм их наказать не могу – за что? – князь вновь потеребил бородку. – Вот и надумал отправить их с глаз подале – в Сарай. А уж Ирчмебе там за ними присмотрит.

Павел, в который раз уже, подумал о том, что старый смоленский князь и старый дурень – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Умен, умен Всеволод Мстиславич – ишь как все обставил, уладил… будто знал, что примерно о том же и Ремезов сейчас будет просить. И попросил бы… да вот уже было незачем.

– Вижу – рад, – проницательно усмехнулся Всеволод Мстиславич. – Не беспокойся, за вотчиной твоею присмотрим… и людишки твои, дружина, там же останутся…

Второй раз уже повторил! Мол, на своих людей не рассчитывай. Почему так? Ведь, казалось бы – наоборот-то куда как лучше. Взял б в поход дальний дружину малую – Митоху, Микифора, Окулку-ката, Неждана… Взял бы… так ведь нет! Даже оруженосца, даже слуг – и тех князь не разрешил. Мол, внимание привлекать не надо. А ну как кому надо – верней, кому не надо, узнают, что дружины боярской в заболотской вотчине нету? Так тому и объяснение – мол, сопровождают своего господина в Сарай с поручением важным. Почему б этак не сделать? Одначе не захотели того ни князюшка, ни Ирчембе-оглан.

– Своих людей тебе дам, Павлуша. Самых верных.

Ремезов хмуро кивнул: понятно, тут больше и спрашивать нечего. Людишки те, князю верные, за посланцем будут присматривать, шпионить, и первый соглядатай наверняка – толмач Марко, недаром же его Всеволод Мстиславич нахваливал. Старый смоленский князь зря болтать не будет – все с умыслом. И этот еще, Ирчембе-оглан, друг называется! В ту же дудку дует… точнее, это князь – в его… в ханскую. Скорее всего, даже, тут и не в смоленском князе дело – в монголах. Ну, Ирчембе…

– Что, даже слугу верного нельзя?

– Нельзя, Павлуша! Да не переживай, людишек у тебя будет с избытком, все опытные, закаленные – можешь им, как мне, верить.

Ага, верить… Как же! Доверяй, но проверяй, именно так старый князь всегда и действовал.

Что ж – придется делать то, что сказано, деваться некуда, попробуй-ка, откажись! С другой стороны – с недоброжелателями, сволочугами этими, хоть как-то решилось. Пущай себе едут в Сарай… а лучше бы – и подальше. Ирчембе уж точно за ними присмотрит – не убегут, да и к пакостям разным людишек своих подстрекать им из степей несподручно станет.