Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

– Вот знак, – подозвав Павла ближе, Всеволод Мстиславич снял со среднего пальца массивным золотой перстень с печатью – «Вс. Мстсвч кнз. Смлнск» – «Всеволод Мстиславич, князь Смоленский». – Как встретишься – покажешь Фридриху. На словах же передашь – кроме смоленского князя, еще и великий владимирский князь Ярослав о том же просит. Пусть шлет гонцов император, шлет тайно, и, ежели тебе волю свою благую выкажет – пусть тоже знак даст… перстень или еще что, не важно.

– Понимаю, – Ремезов благоговейно спрятал перстень за пазуху. – Исполню все в точности, не сомневайся, княже!

– А я и не сомневаюсь, – неожиданно расхохотался правитель. – Ведаю – боярышню ты свою любишь вельми. А она ведь здесь, в вотчине, остается…

Что ж, понятно – спасибо за откровенность!

Подумав так, Павел, естественно, вслух ничего не сказал, лишь поклонился. Однако ж князь еще не закончил:

– О спутниках твоих предупрежу особо! Их Ирчембе знает, мунгалы… Доверяться можешь только Марко, толмачу, и еще одному человеку, младшим воеводой Еремеем присланным, Убоем звать. За этих если не я, так воеводы ручаются, за остальных же не скажу. Приглядывайся, пасись! Будь осторожен.

В дальний путь отправились уже через пару дней, за время которых Ремезов успел попрощаться с Полиной и лично убедиться в отъезде главных подозреваемых в организации творившихся в вотчине несчастий: боярина «Битого Зада» Телятникова и братцев – Анкудина с Питиримом. Дюжий Телятников и аскетично-сутулый Анкудин, судя по их угрюмому виду, поездку в Сарай восприняли как-то не очень, а вот другой братец, щекастый кудряш Питирим, выглядел вполне довольным и даже радостным. Все трое, в окружении взятых с собой слуг – кого уж дозволили, – подгоняя коней, заняли место сразу за Ирчембе-огланом, по здешнему – почетное, впрочем, и там промеж собой препирались. Так, ругаясь, и отъехали – и черт с ними! На какое-то время проблемы вотчины, похоже, что решены… если только… если только за всеми случившимися в последнее время невзгодами стояли вовсе не братья, и не боярин Телятников, а совсем иные люди. Хотя, честно сказать, больше-то было и некому.

И все же Ремезов отправлялся в путь с тяжелым сердцем, и хмурое настроенье его еще более омрачал резко усилившийся дождь, с утра еще просто накрапывавший, а ближе к обеду превратившийся в самый настоящий ливень. Впереди, не так уж и далеко, рвали низкое, затянутое фиолетово-черными тучами небо синие молнии, дорога прямо на глазах раскисала, превращаясь в непролазную грязь… Хмуро на душе было, и не только у Павла, а, пожалуй, у всех, кроме, как ни странно, юного толмача Марко. Тот откровенно радовался, гарцуя на смирном кауром коньке, улыбался, а, нагнав молодого боярина, даже выкрикнул:

– Говорят, уезжать в дождь – это к счастью!

Ремезов скривился: к счастью ли? Ну, раз говорят – может быть, оно и верно. Да и нечего особо грустить – вроде бы все неплохо сложилось: главное, вражин за три девять земель отправил… И туда же, за тридевять земель, отправился сам – правда, в другую сторону. И что там, впереди, ждало? Тяжкий путь, неверные – глаз да глаз – спутники и, очень может быть – гибель. Но, делать было нечего – не откажешься, нужно было ехать, к тому же… к тому же вдруг появился шанс сделать что-то важное не только для себя и своей любимой, не только для своей вотчины, а для всей русских земель! Осознание этого как-то окрыляло Павла, ибо настоящий мужик, человек, не может без великой цели, чахнет без нее, постепенно превращаясь в самого гнусного, обросшего шмотками, обывателя и паразита, живущего лишь ради себя, ради своей ненасытной утробы. Жить… нет – существовать, обманывая – не себя, других – воплями про то, что «нужно кормить свои семьи», а на самом-то деле… Себя-то ведь не обманешь, хоть и каждый обманываться рад, ибо без достойной – для всех людей, не для себя – цели – и жизнь не в жизнь. И все эрзацы – красивые машины, дайвинги, кабаки, бабло, бабы – цели-то не заменят. Если, конечно, человек – человек, а не гнусный червь-обыватель, живущий по сатанинскому принципу – «ты этого достоин» и «бери от жизни все»… А Ремезов-то как раз червем не был.

Хмурилось небо, все ближе сверкали молнии, гремел в небесах гром, а дождь грянул с такой силой, что уже и ехать невмочь, так что каравану пришлось свернуть в лес, под густые кроны деревьев. Под ударами молний испуганно прядали ушами кони, барабанили по листьям тяжелые капли, под копытами лошадей, под телегами образовались глубокие лужи…

– Ты прав, Марко, – повернувшись в седле, неожиданно улыбнулся Павел. – Отъезжать в дождь – это к счастью. Только ехать то мы в этакий ливень не будем, переждем чуть-чуть.

– Думаю, долго придется ждать, господин.

– Долго?

Ремезов хитровато прищурился, ибо только что заметил то, на что еще не обратили внимания его озабоченные и промокшие насквозь спутники. Улыбнулся, кивнул на большую, у самой телеги, лужу:

– А глянь-ка, Марко – что там?

Юноша опустил взгляд… и удивленно хлопнул ресницами. Щурясь от внезапно ударившего в глаза острого золотого лучика, бьющего прямо из лужи… ибо так, в этой грязной глубокой коричневой луже уже отражалось солнце! А в небе, на глазах прояснявшимся яростной чистой лазурью, вставала яркая разноцветная радуга.

Осень 1243 г. Италия. Папская область

Черт… а дальше-то как? Мимо… мимо… Ага, вот:

– Мира и горя – мимо, мимо Мекки и Рима… Да-да, и Рима… Скорее б уже добраться!

Подогнав ослика, Павел невольно улыбнулся, весьма к месту вспоминая Бродского. Пилигримы, да… Именно в обличье паломников пробирались в Вечный город Ремезов и его люди, те, что еще оставались. Не так уж и много – большую часть оставили за морем, в Дубровнике, так сказать, прикрывать тылы, дожидаться; кто-то подхватил в Пеште какую-то нехорошую болезнь, кто-то погиб от разбойничьих стрел в Боснийских горах, а кое-кто – просто сбежал, не вынеся тягот дороги, хоть спутники Павла в его тайном деле вроде бы должны были быть вполне устойчивыми ко всему, что только могло встретиться на их многотрудном пути. Стойким должны были быть и верными. Верными… Да, конечно же – верными, вот только большой вопрос – кому?

Толмач Марко Грач, так расхваленный князем, в общем-то, вызывал у Ремезова какое-то – не вполне определенное – доверие, правда, в самую суть операции юношу вряд ли стоило посвящать, ведь Всеволод Мстиславич представил его Павлу при Ирчембе-оглане. Значит, Марко был в курсе лишь одной, вовсе не самой важной, части операции, грубо говоря – папа – да! – а вот Фридрих… По поводу встречи с императором, наверное, можно опираться лишь на кряжистого Убоя, хоть тот и не очень-то симпатичен – вечно раздражительный, хмурый, к тому же еще и молчун, да и вообще, обликом сей достойный, также рекомендованный старым князем, муж почему-то напоминал Ремезову старый замшелый пень.