Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

– Хто такие?

– Князя смоленского Всеволода Мстиславича люди, – подъехал к воротам Павел. – На вон, лови кольцо, посмотри печатку княжью.

– Не надо кольца, боярин, – хмыкнул Убой, качнув косматой башкою. – Эй, Никодиме, ты меня-то, что ль, не признал?

– Голос вроде знакомый… – неуверенно произнесли над воротами.

– Да Убой я, неужто запамятовал? С отцом Паисием, обители Троицкой игумном прошлолетось к вам наезжали.

– С Троицкого приезжали. Да… Отца Паисия чевой-то не припомню.

– Так и не было его тогда. Трофим был, ключник.

– Трофима-ключника помню… А ты, человеце, ну-ка, на свет-то выйди!

На башне вспыхнули факелы, и Убой поспешно подался вперед – колоритный облик его нельзя было не узнать, даже и при таком освещении. Узнал, наконец, и Никодим:

– Хо! Убое! Что ж ты стоишь-то? Челядинки-то мои тебя бы скорее вспомнили. Ой… посейчас, посейчас… эй, парни! Ворота отворяйте!

Заскрипел тяжелый засов, распахнулись ворота.

– Заезжаем, боярин, – махнул рукою Убой. – Тот вон, востроносенький – Никодиме, староста местный.

– А чья деревенька-то? – дернув поводья коня, поинтересовался Павел. – Чьи люди?

– Да пока ничьи… – Убой почему-то осклабился и, понизив голос, пробормотал про себя еле слышно: – Однако ж вскрости чьи-то будут.

– Что-что?

– Да обители Троицкой оброк платят, да дорога с них, повоз.

– Понятно. Смерды, значит.

– Так оно, господине, и есть – смерды.

Староста и маячившие за ним мужики и парни с рогатинами поспешно поклонились боярину. Кто-то помог спешиться, подхватил поводья коня.

Спрыгнув наземь, Ремезов огляделся – несколько изб, одна – видно даже сейчас, в сумерках – новая, под тесанной из дранки крышей, за ней – амбары, конюшня, банька.

– Посейчас, господине, истопим, – отдавая распоряжения, деятельно засуетился Никодим. – А, пока топится, прошу в избу – хлеб-соль быстро спроворим. Эй, Микитка – Дарью, Авдотью буди! Всех подымай – гостей поить-кормить будем.

Небольшого росточка, с реденькою бородкою, староста, казалось, и секунды не мог постоять спокойно – все суетился, распоряжался, бегал.

– А вот в избу, в избу… Коней мы тут, во дворе, привяжем, овса дадим, слугам… слугам вон в ту избенку – там и поедят, и поночуют. А тебе, боярин-батюшка – сюды, к нам… Убое! И ты не побрезгуй.

– Хы! А где, Никодиме, девки-то твои?

Староста прищурился и захохотал:

– О-хо-хо! Срамник ты, Убое. Все бы тебе девки. Не молодой ведь уже!

– Не молодой, а кровушка-то гуляет.

В добротную избу старосты Ремезов взял с собой лишь особо приближенных – Осипа, Кондратия, ну и Убоя – куда ж сейчас без него-то? Остальным с боярином пищу вкушать было бы не по чести, да и остальным-то (включая хозяев), к слову сказать – тоже, однако не сидеть же одному, без компании как-то невкусно.

– В самом деле – боярин? Взаправдашний? – краем уха услыхал Павел по-тихому заданный вопрос.

– Взаправдашний, – так же тихо отозвался Убой. – Что, не видать, что ли?

– Да видать. Токмо… больно уж он молод.

– Оно и хорошо, что не стар. Баньку спроворишь… да девок… А?

– Сделаем, Убое, сладим.

– Только с девками я сперва переговорю, чтоб знали, как себя держать… Боярин все ж таки! Ты, Никодиме, Ягодку во двор пришли… Жива еще Ягодка-то?

– А что ж с нею сделается-то? Бабы, правда, по весне как-то хотели ее в омуте утопить, да я не дал – человек все ж, хоть и блудница. Да и в поле работает справно.

Все эти слова, а лучше сказать – шепотки – Ремезов слушал лишь краем уха, так, как фоновый шум, не обращая абсолютно никакого внимания. По горнице уже бегали людишки Никодима – молодые девки и парни – проворно накрывали на стол. Яства, конечно, оказались немудреные, боярина-то не ждали. Так, на зубок – ягодные кисели, щи, овсяная каша, блины, с дичью пироги да ушица – форелевая, осетровая да налимья. По тем временам уж так полагалось – каждый вид рыбы отдельно варить. Да! Еще печеная утка, да хлебушек, да питья всякого – бражица, сбитень, хмельные квасы.

Староста Никодим первый и поднял кружицу:

– Ну, за дорогого гостя, боярина Павла Петровича!

Кивнув, Павел выпил до дна, похвалил:

– Добрый у тебя квас, Никодиме.

– В баньку с собой возьмете, а уж опосля… опосля и медовицы!

Банька – это было здорово! Давно уж в пути не мылись, чесались, завшивели все.

– Ты, батюшка боярин, первый иди, а уж люди твои – опосля. Воды наношено, да и пару на всех хватит.

Пару уж точно хватило! Павел едва зашел – так и сел, уши аж в трубочку скрутило! И вправду – добрая оказалась банька! Добрая, да еще и с удобством – топилась, знамо, по-черному, да в оконце – кусок слюды вставлен, а за оконцем – свечечка сальная, чтоб, значит, не в темени-то полной сидеть. Такая же свечечка и в предбаннике… там парни должны уж прийти – Осип с Кондратием. Ага, вон, что-то скрипнуло – видать, пришли уже, кваску принесли. Кваску – это б сейчас в самый раз, после жары этакой, после пара…

Выдохнув, Ремезов вышел в предбанник… да так и застыл в некотором изумлении.

Вместо Осипа с Кондратием, на широкой, устланной мягкой медвежьей шкурою лавке по-хозяйски расположилась какая-то юная нагая дева – стройненькая, крутобедрая, с большой и упругой грудью. Длинные светлые волосы ее слегка кудрявились, ниспадая на плечи волнующе теплыми волнами, синие глаза смотрели на Павла без всякого стыда, можно даже сказать, нагло.

– Здрав будь, боярин, – улыбнулась девчонка. – Садись, кваску испей. Я принесла. Извиняй, не кланяюсь – нага, смешно б было.

– А-а-а… – Павел машинально присел, а потом справился: – А ты, вообще, кто?

– Я-то? Ягодка. Девушка для дорогих гостей… таких вот, как ты, боярин.

– Грешница, значит.

– Грешница – это по Иисусу Христу, а по нашим старым богам – ничуть, – Ягодка негромко засмеялась и подала боярину чашу. – Пей! Вкусен квасок-то, хмелен.

– А ты со мной не выпьешь?

– Отчего ж нет?

Вообще-то, Ремезов был нормальным мужиком, тем более – молодым парнем, и просто так с голой девкою на одной лавке – бедро к бедру – усидеть не смог, да и не старался. А чего уж? Раз угощают… Хороший хозяин Никодим – пир, квас, Ягодка эта…

Поставив кружку, Павел погладил девушку по спине, провел по животику:

– Боишься щекотки?

Ягодка сверкнула глазами:

– Я-то? Нет. А ты, боярин?

И, тут же обняв Павла за шею, приникла к его губам, с жаром целуя, обнимая, прижимаясь к груди… Ах, какой сладкой оказалась девчонка! В самом деле – Ягодка… Дернулось пламя свечи. Упал невзначай сбитый кувшин. Потянув за собой Павла, Ягодка растянулась на медвежьей шкуре… изогнулась, дернулась, застонала, закатывая глаза…

– Сладкая ты… сладкая… – обнимая девчонку за плечи, шептал Ремезов. – Ягодка…