Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

Перекрестившись, послушник распахнул тулупчик, вдохнул полной грудью. Морозец хоть и небольшой стоял, а все ж прогнал сон… правда, ненадолго. Слаб человек, уснул-таки Пафнутий, сам не заметил и как. Притулился к стене в надвратной башенке, да и… И привиделся ему Михаил Архангел! Будто бы спустился святой с небес на землю, как раз пред монастырскими воротами, стоит, клюкой в ворота барабанит да взывает громовым голосом:

– Отворяй! Отворяй! Спите там, что ли?

Господи! Уже сам архангел про сон прознал! А что батюшка игумен скажет? Епитимью наложит, как пить дать, да как бы и совсем не прогнал из обители. Строг Паисий-инок, на расправу крут.

– Да отворяйте же!

– Господи, святы! Сам Михаил Архангел!

Распахнув глаза, послушник опрометью спустился с башни, схватил горевший – чадящий уже – укрепленный на стене у ворот факел, поднатужившись, отодвинул засовец:

– Сейчас, батюшка святый, сейчас. Не изволь гневаться!

Скрипнула, отошла тяжелая створка… Поднял Пафнутий факел, архангела осветил… Нет! Не архангел то был, мужик страхолюдный какой-то! Звероватый, кряжистый, словно старый пень. И нос – торчит клювом! А глазищи-то так и сверкают, так и сверкают…

– Ты хто будешь? Сейчас всю братию кликну!

– Всю не надо, – улыбнулся, ощерился мужик, никакой злобы не выказывая. – Ты, паря, Трофима, ключника, позови.

– Разбудить, что ли?

– Разбуди, разбуди, он опосля тебе за меня великую благодарность выкажет.

– Ну… – Пафнутий задумался. – Ну, разбужу. Только ты это, за воротами пока обожди.

– Обожду, обожду, – беспрекословно согласился мужик. – Ты ему только скажи – Убой в обитель явился. Трофим сразу и встанет.

Странный какой-то мужик. Вроде и говорит вежливо, а глазищами зыркает – ой, не по себе послушнику от такого взгляда! Ладно, пущай ключник с ним и решает, раз уж прошено разбудить.

Услыхав про Убоя, Трофим-ключник вскочил с ложа тотчас же. Одначе ж Пафнутия придержал:

– Лезь обратно на башню, ворота я сам открою.

Открыл… пошептался о чем-то с гостем неведомым. Потом глянул на башню, позвал:

– Эй, Пафнутий-отрок!

– Язм, батюшко.

– Ежели каких оружных людей заметишь – рано ли, поздно ли – самолично мне дай знать!

– Тако, отче, и слажу.

– Ну, давай, сторожи далее, и помоги те Господи.

Ушел ключник. Вместе с гостем неведомым в келью и ушли. А Пафнутию что ж? Ключник – не последняя в обители должность, над ним лишь сам игумен… и Господь Бог!

Больше уж не спал послушник, нес службу зорко. К тому ж и дозорить-то всего ничего осталось – зарницы уже играли над дальним лесом, над смоленским детинцем-кремлем.

И как раз вот под утро…

Явились пеши, в одежке рваненькой… кто и босой даже!

– Эй, господине! Мы на праздник Матфея святого из деревень дальних пришли.

Пафнутий подивился – ишь ты, господином назвали! Вот уж точно – из деревень.

– Поди, из самой чащи?

– Из Курохватова, Черноушева. Кудыкина…

– Кудыкино знаю. Дак на праздник-то рано еще. Погодьте, утром ворота нараспашку откроют.

– Да нам бы, господине, погреться…

Погреться им. Ну да – босы ведь. Нагими б еще пришли!

– Чтой там такое, Пафнутий?

Услыхав раздавшиеся снизу слова, послушник обрадовался – старшой. Никита, проснулся – теперь с него и спрос.

– Да мужи деревенские на праздник святой пришли.

– Так впусти, чего их морозить?

Скрипнув, отворились ворота…

Так Пафнутий про наказ ключника и не вспомнил, да и нечего было вспоминать – оружных-то гостей не было, все оборваны, босы… Одно слово – деревня.

Минут пять Ремезов смирно сидел в гостевой избе вместе с остальными «паломниками», а, как вдарил к заутрене колокол, выскочил наружу, подхватив под руку проходившего мимо монаха:

– Отца ключника где мне сыскать?

– Так посейчас на заутрене будет.

– А келья-то его где?

– А вона, откуда братия выходит… там и спрошай.

Монахи покидали свои кельи довольно быстро, выходили во двор и шли к высокому Троицкому собору, где уже вовсю звонили колокола. Кое-кто так спешил, что даже выронил целую охапку свечей, хороших, восковых. Павел тут же бросился помочь подбирать, пару свечек под одежкой спрятал, да после, как к кельям вышел, вытащил… поклонился припозднившемуся монашку. Тот взглянул строго:

– Ты куда, человече? Тут чернецам токмо можно.

– Отец ключник наказал свечечки в келью к нему занести.

– Отец ключник? Ну, так неси скорей. Вон его келья!

Рванув на себя дверь, Ремезов ворвался в низенькое, но весьма просторное помещение с широким ложем, лавками и объемистыми сундуками, ровным порядком расставленными вдоль стен. С одного из сундуков метнулась было к двери приземистая грузная тень…

Ремезов выхватил короткий, спрятанный под одеждою, меч:

– Ну, здрав будь, Убое. Украденное сам отдашь или как?

В-вухх!!!

Вместе ответа, предатель метнул в боярина широкий мадьярский кинжал, ловко отбитый Павлом одним поворотом меча. Видя такое дело, Убой схватил скамью и, грозно вращая глазами, заорал:

– Зашибу-у-у!!!

В-вухх!!! В-вух-хх!!!

Павел едва успел присесть, увернуться – настолько ловко орудовал скамейкой Убой. Хваткий тип, что тут скажешь? Так и зашибет, недолго… А меч-то у боярина хиленький, явно не рыцарский…

В-вух-хх!!!

Ремезов сплюнул – надоело уже кланяться – кивнул на висевшие в углу иконы:

– Не стыдно божниц-то?

– Мои боги – не эти доски!

Понятно. Язычник. Волхв.

Едва не пропустив удар, Павел отпрыгнул в сторону, понимая, что предатель загоняет его в угол, а уж там начнет гвоздить не раздумывая. Там простора для маневра нет, не отбежишь, не отпрыгнешь…

Бах!!!

Тяжелая скамья с размаху ударилась в стену, треснула… Ремезов тотчас же нанес удар. Целил в грудь, в сердце, однако язычник оказался не лыком шит, вовремя поставил под удар обломок, затем швырнул его прямо Павлу в лицо и, прыгнув к сундуку, распахнул крышку… В мощной руке волхва заиграла окованная железом палица! Палица против хиленького короткого меча… Не-ет, так не пойдет! А, может, в сундуке еще какое-нибудь оружие сыщется?

Сделав ложный выпад и вызвав на себя удар, боярин быстро переместился к сундуку, скосил глаза… Ага, как же! Оружие. «Калашников» или пулемет… Что он там ожидал найти-то? Лишь сверкнул в луче проникшего в слюдяное оконце солнышка золоченый шлем. Его-то и подхватил Павел, швырнул в морду врагу! Волхв машинально махнул дубиной… и вот в этот момент Павел его достал! Дерзкий и длинный – с выпадом на левое колено – бросок… укол…

Хрустнули ребра… Убой пошатнулся. Осел. Выпав из ослабевшей руки, с глухим стуком упала на пол палица. Закатились сверкающие глаза… глаза язычника и убийцы.

– Это тебе за всех наших, – без всякого сожаления добив волхва коротким ударом в сердце, глухо промолвил Ремезов, и, вытащив из-за пазухи убитого грамоты, пайцзу и перстень, перекрестился на иконы: