Андрей Посняков - Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус [сборник litres]

А потом парились! Ух, как парились. Сначала Ягодка – Павла, потом – наоборот, потом – снова. И опять в предбаннике скрипела лавка, и закатывались к небу глаза, и томные стоны неслись далеко-далеко, к Смоленску, а, быть может – и в Рим.

То, что у него пропали грамоты, Ремезов сообразил уже много позже, за столом с забористой медовухою. Как-то в предбаннике-то, одеваясь, и не соображалось… Еще бы – с такой-то девкой! А вот теперь… сунулся было Павел, пощупал пояс… и похолодел! Ничегошеньки там не прощупывалось. Ни денег, ни – самое главное – грамот. Папской, императорской… никакой! Вот ведь злодейка девка! Она, она, кто же еще?!

С другой стороны – а зачем ей все это надо? Подослал кто-то – кто-то из своих, соглядатай, предатель – теперь и выяснится, кто это. Сейчас же собрать всех! Кого не досчитаешься, тот и злодей. Хотя, конечно, ежели злодей не полный дурень, так может и не сбежать, а затаится до поры, до времени… Ага, чтоб его скорее нашли – на Ягодку-то, в случае чего, первую и подумают, зачнут пытать, та и выдаст! Так ведь злодей думать должен, никак не иначе. Значит, сбежит… уже сбежал. Хм… на ночь-то глядя? Хотя вообще-то уже и утро скоро. Однако все равно – темно, окрестные пути-дорожки хорошо знать нужно. И знать, куда идти. А кто из своих здесь все пути-дорожки ведает? Ясно – Убой. Да еще Кондратий с Осипом. Вот и посмотреть… Всех троих, кстати, давно уже не видать было в горнице, наверное, в баню ушли.

Выйдя на залитый лунным светом двор, Ремезов подозвал отрока – младшего дружинника из своих, справился.

– Кондратий, Осип и Убой да еще трое – в бане моются, – браво отрапортовал отрок. – Давненько уже ушли.

– Как вымоются, путь в горницу зайдут живо. Так им передай.

Парнишка поклонился:

– Исполню, господине.

Единственное, что немного смущало Павла – это отсутствие хоть какой-то уединенности, у старосты Никодима изба хоть и просторная, так ведь и народу много, все родичи – сыновья, внуки, золовки… Правда, до боярина дела особого никому нет, но все ж таки следовало соблюдать осторожность. Ах! Раньше надо было соблюдать. Проклятая девка! Вот ее-то сейчас и позвать.

– Ягодку, что ль? – староста поспешно спрятал ухмылку. – Так это мы враз. Далеко бегать не надо. Может, ты, господине, хочешь, чтоб она тебе постельку погрела? А язм, старый дурень – сразу-то не догадался. Посейчас!

Ждать долго не пришлось, Ягодка явилась сразу, ничуть не смущаясь, уставилась синими глазищами на Ремезова, улыбнулась:

– Звал, господине?

Нет, право – без задней мысли! Словно б она тут и ни при чем. Может, и в самом деле не при делах девушка?

– Баня? Да, Никодиме-староста попросил гостя ублажить, так. Неужто плохо сделал? Окромя Никодима, еще Убой со мной говорил, я-то его еще в прошлого лета помню, от грыжи меня куриной кровью лечил – вылечил, он ведь, как волхв, господине. И тут попросил – боярин, мол, в дороге многие невзгоды претерпевши, так ты уж его – со всем тщанием… вот я и старалась. Да и стараться-то не пришлось, ты, господине, сам весь такой сладкий. Любо мне с тобой, любо, зря Убой подарок дарил за тебя.

– Подарок? Что еще за подарок?

– Вот!

Довольно согнув в локте левую руку, Ягодка оттянула рукав, похвасталась:

– Эвон! Добрый браслетик, давно такой хотела. Убой обещал как-то.

Ремезов не поверил глазам. Действительно, хороший оказался браслетик – серебряный, уточки, крестики, шарики… Тот самый, что по лету еще с убитой девушки сняли! Хотели-то Полинку убить, да обознались… Так вот оно что! Убой! Убой! Убой!

– Может, я не то что-то сделала, господине?

– Да нет, Ягодка, все то.

А чего зря девку-то винить? Себя винить надо, похоть свою. Ишь, расслабился, дом близкий почуял. Предатель тоже почуял, так-то! По всему выходит, Убой и есть тот неуловимый убийца и поджигатель, ведь браслетик-то – точно тот самый, Даргомыслом-кузнецом кованный.

– Звал, господине?

«Банщики» в горницу припожаловали, распаренные, довольные. Боярин глазом глянул:

– А Убой где?

Осип с Кондратием переглянулись:

– С нами в бане не было. Может, сейчас мыться пошел?

Убой не нашелся. Ежу ясно было – убег. Он, он, собака! Но почему ж он не убил Павла, а просто лишь обокрал? Да понятно, почему – Ремезов скривился. С убитого – какой спрос? Убили, грамоты забрали – черт его знает, как там все случилось, быть может, очень даже достойно сражался боярин и, погибая, целую кучу врагов с собой на тот свет утащил. А так – похитили у него самое важное, за чем и послан был! А, может, даже и не похитили – а сам он потерял пьяным, или – того хуже – польстился на серебришко, продал! И так, и этак можно князюшке изложить, и пробуй потом скажи что-нибудь в свое оправданье! Бросят в темницу, в поруб – самое малое. Землицу, само собой, отберут – что вражинам и надо. И братцам, и соседу, Телятычу. Что же, это кто-то из них Убоя подослал? Да запросто! И кто-то еще у них есть близ князя, кто-то, кто сунул Убоя во все это дело. Кто? Сам князь? Да нет, тогда нечего было б и огород городить. Интересно так же, почему ж Убой не выкрал грамоты раньше? Впрочем, и тут все логично – не на свей земле был, опереться не на кого, пути-дорожки неведомы – вдруг да попался бы, не ускользнул? А тут все же наверняка действовал, знал, гад, куда податься… Да не знал – знает!

Приказав дружинникам собираться, боярин подробненько расспросил Ягодку и Никодима. Откуда, мол, знают Убоя, давно ль? Нет ли тут, поблизости, у Убоя знакомцев изрядных, таких, у кого при случае схорониться можно, пропасть?

– Да как же нет, господине?! – наперебой воскликнули деваха и староста. – А Трофим-ключник из Троицкого монастыря? Они с Убоем какие-то свои дела тут крутили, ладили… как раз в прошлое лето.

– Да нет, Никодиме, в позапрошлое. Убой все про твои дела выспрашивал – хорошо ли идут. Добра ли в реке-озере рыба, охоты какие, овсы да все такое прочее, – покусав губы, поведала Ягодка. – Почитай, всех наших выспрашивал, словно бы примеривался, хозяином восхотел стать.

А ведь и станет! – ахнул про себя Павел. Ежели порученье свое гнусное исполнит… так исполнил уже! Хотя… как еще поглядеть! Врешь, не уйдешь, хвост собачий!

– До обители Троицкой далеко ль?

– Да, господине, недалече. Тут, за холмом, у серого камня, развилка будет. Раздвояется дорожка-то, одна направо – к Смядыни-реке да дальше напрямую в Смоленск, другая – налево, вдоль Кловки-речки к Днепру, как раз к обители.

– Так-так, – поднявшись на ноги, Ремезов покачал головой. – Думаю, друг наш тем путем и отправился. В монастырь! Говорите – Трофим-ключник? Душа моя, Ягодка, ты, я мыслю, об этом ключнике побольше старосты знаешь, не так?

Девушка махнула рукой, сверкнула тем самым браслетиком:

– Да знаю, чего уж скрывать. Есть у него зазноба в Сенцах, село такое, рядом с обителью. Большое село, целых три дома, часовенка. Там и погост.