Василий Панфилов - Отрочество

Есть у нас ревнители за веру, а тут ты, поговаривают с жидовкой… так?

– Та-ак, – у меня чуть зубы не выкрошились, так их стиснул, – а конкретней?

– Конкретней, я проверю, – веско сказал Мишка, – у родни есть выходы на… Словом, есть.

– Вы же с ними как кошка с собакой! – задивился Санька.

– Именно поэтому, – без тени насмешки ответил за Мишку Котяра, – держи друзей близко, а врагов ещё ближе [48] Макиавелли. .

Мы оторопело уставились на него, а довольный уголовник оскалил мелкие острые зубы, и подмигнул, не продолжая разговор. Што ж… имеет право! Однако…

– С жидовкой сошёлся, – повторил Кот, – да песни сочиняешь, и такой весь из себя… духовный, не правильно. Понял?

– Проверю, – мрачно подтвердил Мишка.

– Анна Ивановна, – я и сам не заметил, как начал играть с ножом, – это… Может, на живца?

Крутануться перед ней…

– Не так, – остановил меня Котяра, – не перед ней, а так… вроде как деятельность начнёшь изображать. Мутную! Беготня, переодевание и такое всё. Наживка! Смогёшь?

– Пф!

– А мы со стороны посмотрим, кто зашевелиться.

– Может, просто затихариться? – засомневался Санька, – На время?

– Не-е… – выдохнули мы в с Котярой единым голосом.

– Если Голядева, – начал я пояснять, – да с головой у неё и правда печально, то лучше играть по своим правилам, да в удобное тебе время. Если кто повыше или церковники – тоже, потому как прорасти корнями могут в окружение. Эти до-олго могут игру вести. Рвать нужно сразу! Ну а иваны…

– Встретиться придётся, – сказал Котяра, почесав подбородок, на котором начал уже расти юношеский пушок, – поговорить.

– В карты, – подытожил я, – солью немножко денег, ну или идею какую… не знаю. Передашь, что Егорка Конёк встретиться желает?

Хлопнулись руками с Котярой, да и разошлись.

– Домой? – негромко поинтересовался Санька, устало потягиваясь на ходу.

– Не… што ты! Тогда покажем, што ради Котяры сюда шли, а это – вилы!

– Натяни улыбку на морду лица, – еврейским говорком сказал Мишка Чижу, – Шире! Ещё шире!

– Да ну тебя! – засмеялся Санька.

– Вот! – хлопок по плечу, – Могёшь, когда хотишь!

Несмотря на усталость и опаску, во мне начал разгораться азарт. Ну… интересно же! Как ни крути, а приключение!

Встретиться с иванами сговорились на Грузинах, близ Малой Живодёрки. Кружанув через несколько оврагов и заросший всякой дрянью пустырь, на котором чуть не кажный день находят если не мёртвых, так раздетых и избитых, застрял на глинистом берегу Бубны.

Местные побродяжки опять разобрали на дрова дощаные самодельные мостки. И знают ведь, што бить за такое смертным боем будут! Знают, как не знать. Но тащат, потому как бить потом будут, а их пропитые и промарафеченные мозги не способны оперировать временными

понятиями больше часа-двух.

Двинулся в обход, и тут-то как нельзя кстати оказалась кизиловая тросточка, привезённая с Туретчины. Сперва как упор в жидкой глинистой грязи, а потом и от назойливых злых собак.

— Ишь, падлы какие злобные, — бурчу вслух, успокаивая взбудораженный организм и пряча револьвер за пазуху. Не пригодился, хотя вот-вот... И не зима ведь ещё! Што же зимой-то здеся твориться? Посреди города почитай людей жрут?

Хотя да, чево ж нет… Если чуть не каждый день тут разутые-раздетые, а когда и убитые людишки лежат. Когда найдут, а когда и косточки по оврагам растащат. Приучили!

Несколько раз тыкнув окованный железом конец трости в глину, отчищая от крови и шерсти, с некоторым сомнением косясь в сторону скулящих собак. Добить? Да ну их! Свои сожрут.

Вышел наконец на Малую Живодёрка. Грязная, вонючая, извилистая, местами узкая до неприличия, с нависающими над дорогой глухими высоченными заборами, за которыми скрываются самые неказистые, убогие домишки. Часто в два-три поверха, но непременно почему-то покосившиеся, сколоченные из самых дрянных брёвен, штоб не так жалко было, когда красный петух по постройкам скакать начинает. А оно ить частенько бывает, ох и частенько!

Другое дело, што даже если новьё, то сразу – покосившееся! Это как?! А вот исторически сложилось, будто уговор негласный промеж обитателей здешних.

Прохожих, несмотря на белый день, почти нет, а встреченные норовят прошмыгнуть крысками помоешными, воротя лицо или пряча ево в ворот худой одёжки. Местный, так сказать, колорит.

Притон на притоне! Беглые из Сибири, варнаки, вечно пьяные проститутки, скупщики краденого, содержатели притонов для морфинистов и опиумокурильщиков, и Бог весть, кто ещё. Каждой твари… нда, твари редкостные. Хитровка даже почище будет.

Не мёд и мёд, но в основном обычные крестьяне, на заработки приехавшие, да шелуполнь мелкая, навроде нищей братии.

А в сторонку чуть не на полсотни метров всево напрямки, так и вполне себе приличные люди живут, чуть ли и не князья. Полсотни метров дальше, и снова шваль распоследняя. Москва!

Такая себе пестрота.

Покружившись под подозрительными взглядами, и отбившись пару раз от собак, норовящих самым подлым образом цапнуть из засады за щиколотку, уткнулся таки в домик с хитрым образом белёным забором — слева направо да, потом просто гнилые доски крест-накрест, и снова белёнка. Вроде он…

Набалдашником трости только коснулся гнилья, как калитка и отворилась, будто звонок электрический проведён. Рожа одноглазая в улыбке такой расплылась, што не был бы привычен к таким на Хитровке ещё, так только волосья дыбом, да бегом с подмоченными штанами.

— Проходи! – а сам так сипит, будто горло ему когда-то резали, да недорезали. Ан нет! Удавка.

Ну хрен редьки…

Я нож в рукаве проверил, да и нырь туда. Крылечко ветхое, дверь низенькая, домик самый убогий, даже и без резьбы на ставенках, што вовсе уж позорище несусветное. Мужички востроглазые в горнице, в картишки себе перекидываются.

И без внимания! Как так и надо, што люди по дому шарятся.

Провожатый мой нырь в подпол! И рукой оттудова. Я щза ним, а там ход подземный. Лаз скорее даже, трёхпогибельный, досками дрянными околоченный наподобие короба.

Провожатый мой привышно так согнулся, и руками чуть не до земли, будто даже и касаясь иногда. Шустро! Обезьяна чистая.

Пошли кружить. Туды, сюды… Минут десять, никак не меньше. Ход подземный сперва, потом в сараюшке каком-то вынурнули, другими сараюшками огороженном. Потом опять да сызнова.

Ну да хитрость старая, известная! Вроде как всем всё известно, а пальцем ткнуть не так-то просто. Придёшь, а хозяин домика с самыми честными глазами крестится, охает и уверяет, што вот ни в жисть…

Полноценная же облава полка потребует, да и то – мало! Ходы все эти ещё и в овраги ведут, да и бог весть, куда ещё. Москва-то, она старый город, под землёй как бы не побольше, чем на верху.