Василий Панфилов - Отрочество

Провожатый мой остановился у проёма, ковром занавешенного, да и руками туда указывает.

Шаг… большая горница без окон, и ковры, ковры, ковры… Один на другом, слоями и наслоениями археологическими. Клопяное место, ну да куда деваться?

А морды лиц такие себе, не все и знакомы. Лещ сидит, всё такой же полноватый дедушка из отставных приказчиков по виду. Счетовод Окунь. Сом, который скупкой краденого занимается, чуть не один из самых-разсамых. Эти даже и не изменились почти. Так только, постарели чутка, но по глазам видно, што прыти не утратили. Такие себе глаза, уверенные.

А вот Карп, беглый с Сибири, волосы отрастил, но в остальном похужел, и сильно. Лицо мучнистое стало, белёсое, будто и вовсе на свет белый не выходит, ночами безлунными разве што. И в глазах такое, что – да гори оно всё синим пламенем! Даже и сама жизнь будто обрыдла.

Жарко и душно, пахнет пылью и табаком, потом и давно истлевшими травами от насекомых.

Налегке все сидят, в штанах только, да рубахах, пропотелых уже подмышками. Обувь скинули, сидят с босыми ногами, мозолистыми и когтистыми.

– Гвоздём зови, — скупо представился незнакомый иван, оглядывая меня с хорошо скрываемым любопытством. Сам он такой весь… средний! Средний рост, среднее телосложение, среднее лицо… Только глаза колючие, злые. Нехорошие. Палаческие.

— Жбан, — скупо представился высокий худой мужчина, перекатывая в руке полированные деревянные шары. А кисть такая, будто у фехтмейстера старого. Запястье не так штобы и широкое, но как крутанёт шарик, так только жилочки идут волной. Такой если поздоровкается, так небось и биндюжнику руку раздробит!

– Егор, – и улыбаюсь, вежественно так, одними уголками губ.

– Он же Конёк, — щурится на меня Жбан, -- он же Шломо, он же Еврейский Зять.

– Подрабатываешь? – сощурился я на нево.

– Ах ты… – а у меня нож в руке, и настроение, ну самое боевитое. Хотя надёжи на нож немного – хоть я и шустрый, но это так… отвлечь от револьвера.

– Злой! – припечатывает Лещ, чуть сощурившись, а Жбан, только што бесновавшийся, садится спокойно.

Хмыкаю, и ножичек в рукав. Проверяльщики, ети их мать!

– Злой, – соглашается Жбан, а за ним и остальные. Эко… прозвище дали?

Объясняться за проверочку не стали, и так понятно, што на сцыкливость и самоуважение.

Неприлично в этакой-то среде полицейское досье цитировать, тем паче если ево и нет.

Промолчал бы… Ну, остался бы Егоркой с Хитровки – мальчишкой, который песенки пишет, да танцы танцует перед пьяными иванами. А так… Злой.

Не так штобы и шибко серьёзно, но уже другой уровень. На котором не просто разговаривать можно, а переговоры вести и договариваться.

Отпустило меня мал-мала, сел по туркски на ковры, как и все сидят, да по сторонам гляжу. Ах ты, думаю, как интересно! Ни единой иконочки!

И лампадок нет, только лампа керосиновая над потолком висит, да под ней навроде таза медного на цепочках. Такая себе люстра от пожара. А и верно! Случись што, ковры разом займутся.

– По червончику? – предложил Окунь, доставая новенькую колоду.

– В игре, – соглашаюсь я, кидая перед собой пачку десятирублёвых ассигнаций, и скидывая за себя сперва обувь, а потом и верхнюю одёжку, оставшись в одних штанах и рубахе, на которой тут же подвернул рукава, – если проиграю, то дальше не давить. Лимит по времени – четыре часа, я человек занятой. Уговор?

– Уговор, – согласился за всех Сом, пошевелив раздумчиво босыми пальцами ног.

– Люди говорят, – сделав ход, начал разговор Лещ, – што ты имеешь свой козырный интерес в одесских раскладах.

– Ой вэй, ви мине таки раскусили самым страшным образом! – отвечаю, нарочито грассируя, и не забывая следить за картами. Сознание раздвоилось самым странным образом, – Имею таки свой маленький процент за хорошо предложенный гешефт.

– За хорошую идею не жалко, – соглашается Карп.

– И сколько вам не жалко?

Переглядываются…

– Смотря што за идея, – озвучивает Жбан, – я бы рублей триста не пожалел.

– А…

Играем дальше, я наглухо игнорирую намёки. Триста, ха! У меня на руках бескозырка, вот это да – серьёзно.

В следующей партии мне приходит на руки длинная масть…

– А сколько ты хочешь? – снова Жбан.

– В Одессе я имею свой процент с дела.

– Переглядываются…

– Можно попробовать, – осторожно озвучивает Сом.

Понимаю, што на этом всё, и потому кидаю тоже – на попробовать. Мелочь.

– Собачка… – скидываю карту, – в корзиночке. Приметная, желательно породистая. И объявление, што неутешный хозяин ищет, и готов заплатить настолько много денег, што у приметливого дурня ёкает от жадности в сердце, и он перекупает эту собачечку у туповатого нашедшего. Сам!

– О как… – Сом помолчал, и глянул наконец в свои карты, – Прикуп!

Четыре часа спустя удаляюсь с немножечко потолстевшим кошельком и сильно опухшей головой. Иваны московские оказались не жлобами сквалыжными, а скорее подходцы с выходцами искали на Одессу. Как умеют.

Оно наверняка и да, притом уже давно, но не так штобы вовсе хорошо и сразу ко всем. Так, цепочечки, на конкретных людей замкнутые. А тут новая цепочечка выковываться начала, уже на них, а не на людей посторонних, и потому безусловно нехороших.

Оно мине надо?

Некоторое время, привалившись спиной к чужому забору, думаю над этим, но понимаю таки, шо плюсов в этом могёт быть немножечко больше, чем минусов. Такой себе посредник между мирами, и на этом можно иметь если не деньги, то по меньшей мере какие-то полезности. Не сейчас, так немножечко или сильно в будущем.

А если нет… то ничево страшного, но и хорошево – тоже. Влететь меньше шансов, это да! Но с моей дурной авантюрностью я влетаю в неприятности на регулярной основе. Так што почему бы и не да?!

– Какие люди! – радостно склабятся гнилыми пеньками оборванцы на выходе с Живодёрки, начиная обступать кругом. Щелчок взводимого револьвера…

– … мы пойдём? – жалобно осведомляется один из несостоявшихся грабителей.

– Карманы…

– А вот принципиально, – хихикаю тихохонько, удаляясь от разутых и раздетых горе грабителей, став богаче на девятнадцать рублёв с семнадцатью копейками, четыре дрянных ножа, шикарный медный кастет, две бекеши и сюртук на ватине, ну и сапоги.

Вслед мат, но негромкий, бессильный. Понимают…

С экспроприированным богачеством, окромя денег и приглянувшевося кастета, без толики сожаления расстался в ближайшем овраге, кинув сверху в жидкую глинистую грязь, текущую понизу после прошедших дождей. И посцал сверху. Ибо!

– Со стороны Хитровки более-менее прикрылся, – доложил я Саньке, вернувшись с Живодёрки через баню.

– Про слежку рассказал?

– Не-а! Да погоди ты супиться! Незачем. Они, оказывается,подходы искали на Одессу, понял?