Василий Панфилов - Отрочество

– Хм… – отозвался юноша, облокотившись спиной о фонарный столб и разворачивая газету, но Павла Андреевича это не смутило.

– Да-с! Иудеи, христиане или мусульмане – все мы люди Книги!

Юноша вздохнул и перелистнул страницу, пола его пиджака на миг приоткрыла рукоятку револьвера во внутреннем кармане.

– Всегда, изволите ли знать, был против погромов! – мысли земца скакнули в новом направлении.

– И это правильно, – одобрительно кивнул юноша.

Павел Андреевич вдохновился, и разразился блистательной речью, нимало не смущаясь односложными ответами собеседника, не отрывающегося от газеты. Наконец, чувствуя свой долг исполненный, паломник вежливо и очень многословно распрощался, отойдя к своим.

– Весьма достойный молодой человек, да-с! – обронил он, остановившись подле знакомого мещанина, владеющего небольшой слесарной мастерской. Не дождавшись ответа от погружённого в свои мысли мещанина, Павел Андреевич несколько обиделся, но потом счёл, что обижаться можно на равных. Мысли сии слегка утешили его, и появилось даже некоторое снисхождение.

– Такое чувство собственного достоинства и внутреннее благородство, – продолжил он, не в силах молчать, – что и удивительно даже у жидовского племени. Что значит – человек на своей земле! Не гонимый отовсюду скиталец, а вернувшийся на землю предков, расправивший вечно согбенные плечи и поднявший опущенную выю. На землю Соломона и Давида, на…

– Ась? – перебил его мещанин, – Павел Андреич, ты вот скажи мне, а если я с жидовкой тово, то не шибкий ли грех? И правда ли, што у них всё не как у людёв? Поперешная там, или ещё в каком разрезе? Ты вот человек бывалый и грамотный, газетки не только в нужном месте используешь, небось интересовался самолично? Сильно, понимашь ли, антиресно, да и свербит так, што мочи нет! Так-то я бы ни-ни, будь моя Матрёна жива, а теперича вот и одолевают мысли греховные. Ну так как?!

Лицо его дышало искренним любопытством и мучительным ожиданием ответа от куда как более просвещённого Павла Андреевича. В глубине маленьких серых глаз мелькнули вроде бы искорки веселья, но…

… показалось, решил земец, принимаясь за обсуждение столь непростого вопроса. Точно показалось!

Прибывший паломнический поезд прервал эти рассуждения. Павел Андреевич, направившийся было чинно к вагонам, оказался подхвачен человеческой волной, и оставлен стоящим у окна в несколько потрёпанном виде.

Разделения на первый и второй класс в поезде для паломников нет, как нет и пронумерованных мест. Кто куда успел, тот там и сел… или встал, в изрядной притом тесноте. С некоторой досадой земец отметил, что его знакомец устроился куда как комфортно, втиснувшись у окна, и уже начавший разговор с данными Богом попутчиками.

Состав дёрнулся и поехал. Все перекрестились, как по команде, обратив свои взоры в окна, где начали проплывать знаменитые сады Яффы.

– Земля эта полна молоком и мёдом, – хорошо поставленным голосом сказал паломник, одеждой несколько схожий со странствующими монахами, – камни везде, но ты полей их, и соберёшь трижды три урожая!

Вскоре за окном начали проплывать поля, на которых, несмотря на середину ноября, што-то зеленело, и возились феллахи. Народ крестьянского звания начал обсуждать тонкости здешнего земледелия, да вздыхать о собственных неудобьях.

– Пусть и жарища такая, што не приведи Господь, – обморочно говорил выцветший старец, отправленный миром в Палестину отмаливать грехи всей общины, – но благодатная землица, как есть благодатная!

Тряся седой головой, и щедро делясь с соседями перхотью, вшами и мудростью, он зудел комаром. Фальцет человека, давно переставшего быть мужчиной, ввинчивался в уши, и будто забирался даже под кожу, раздражая сами нервы.

– … ни валенок, ни дров для протопления, – рассуждал старец, долбя одно и тоже с упорством выжившего из ума дятла, – благодатная землица, как есть благодатная!

Уязвлённый этой приземлённостью, начитанный Павел Андреевич начал рассказывать хорошо поставленным голосом о евангельских чудесах, бывших в этих местах. Внимание общества живо переключилось не него, посыпались вопросы.

Польщённый вниманием, земец рассказывал неустанно, разукрашивая коротенькие подчас библейские сюжеты собственной начитанностью и красноречием. Мелькнуло подспудно мысль о поразительном религиозном невежестве паломников, отправившихся на Святую Землю, да и пропала, засыпанная градом вопросов.

– Жарко, – он прервал разговор, кося взглядом на медный чайник соседа, который пил воду прямо из носика.

– И то, – словоохотливо отозвался сосед, не думая делиться. Сердобольная нищенка угостила земца кислыми апельсинами, но желание рассказывать что-либо у Павла Андреевича пропало.

Прижавшись ещё теснее к окну, он пропустил проводника, прошедшего через вагон прямо по спинкам сидений. За неимением ножа паломник сгрыз нечистую корку зубами, сплёвывая её прямо на пол, следом за остальными.

Проводник тем временем пересчитал пассажиров по головам, сверившись с количеством проданных билетов. Сошлось, и служитель железной дороги удалился, задевая ругающихся людей грязными сапогами.

Впав в тупое оцепенение, Павел Андреевич стоял, прислонившись лбом к стеклу. Паровоз вползал в горы, где не было ни единого кустика зелени, а мрачные скалы и отдельные нагромождения камней высились, будто изъеденные кислотой. Иногда мелькали развалины каких-то строений, оживляя ненадолго апокалипсический пейзаж, и снова изъязвлённые горы без тени жизни.

Поезд подкатил к Иерусалиму с его южной стороны, и Павел Андреевич, не отрывая глаза, смотрел на мелькающие стены и башни. Станция… и ничего святого, обычная железнодорожная станция с южным колоритом и бойкой торговлей.

Подскочившие арабы-носильщики не выглядели доверительно, но висевшие поверх одежд большие нательные кресты, и знание, пусть даже и плохонькое, русского языка, несколько успокоило земца. Отдав им чемоданы, он пошёл пешком вслед за ними, вдоль западных стен Святого города, к русским строениям «Палестинского общества».

С каждым шагом он проникался святостью этой земли, и даже белесо-серая известковая пыль, густо осевшая на дороге, строениях и чахлой растительности, не могла поколебать ощущения святости и умиления. От пыли у него проступили слёзы на глазах, и Павел Андреевич счёл это знаком. Чуточку дребезжащим голосом он затянул негромко одну из знакомых с детства молитв, подходя к Святому Граду.

Сев на своё место, приветствую соседей, и начинаю копаться в саквояже, ища бутыль с лимонадом и книгу на почитать. Резкий рывок, и состав тронулся, а содержимое саквояжа выпало на пол.