Василий Панфилов - Отрочество

Ругаясь тихохонько на арабском, первым делом убеждаюсь в сохранности бутыли, и потом уже начинаю собирать разлетевшиеся бумаги. Собрав с горем пополам, сортирую их и…

… – я же отправлял письмо дяде Гиляю… – но вот же оно! А што же я тогда отправлял?

– Ой, – вырывается у меня предчувствие нехорошево, а в голову лезет всякое переживательное.

После очередного кровавого сна сел, и сочинил такое себе… письмо-фельетон о событиях в Порт-Саиде. Помогло, и крепко помогло, сны ушли… и фельетон этот – тоже.

В Иерусалим я въехал на извозчике, не испытывая ни малейшего благоговения перед Святым Городом. Только усталость, жажду, вздохи об отправленном письме, да почему-то — закольцованная, неустанно вертящаяся в голове фраза о белом осляти [60] Шествие на осляти – православный обряд, совершавшийся в Русском государстве в праздник Вербного Воскресенья и символизировавший вход Господень в Иерусалим – въезд Иисуса Христа на осле . В письменных источниках упоминается с XVI века. .

И пыль, пыль, пыль… Надышался, и кажется, даже наелся известковой гадости, не помог наброшенный пыльник и шофёрские очки-консервы. Чешусь… но кажется, это скорее нервное.

Извозчик, немолодой араб-христианин, подрёмывая на козлах, совершенно покрылся пылью, едва ли не до статуйности. Гаргулья практически, даже и морда лица — тово, годится вполне.

Изредка просыпаясь, он чуть подворачивал вожжами, и его немолодая лошадка шла по нахоженному пути, прядая ушами от налетавших мух и слепней. На сивой шкуре разводы пота, смешавшиеся с пылью, и образовавшие островки и материки.

— Новые ворота, господин, – мешая арабский с турецким, пояснил проснувшийся извозчик, повернув голову, – Яффские и Дамасские ближе, но там паломники.

— Хорошо, — важно киваю с сидений, уже зная по опыту, как нужно общаться с арабами из простых. Успокоенный, извозчик направил кобылу, и через несколько минут мы въехали в Христианский квартал.

Всё дышит стариной и историей, но если отстраниться от библейского благоговения, то ничего из ряда вон. Старинные здания восточного типа, остро или не очень нуждающиеся в реставрации, каких полно и в Константинополе, да и по всей Святой Земле.

Фундаменты часто из крупных камней, гладко обтесанных и внушающих уважение своей великанской основательностью. Будто действительно, исполины библейские город возводили. Основательно, и даже не на века, на тысячелетия.

Выше часто убогонько – видно, што рушили не раз, а строили потом такие рукожопы халтурные, што ажно лицо морщит, на такое глядючи. Разница между изначально, и стало — колоссальна.

Дороги мощёны камнем, но дурно, а кое-где их не перестилали, вот ей-ей, аккурат со времён если не Христовых, так Крестовых походов – точно. Где растрескавшиеся плиты, а где и просто ямистые участки с булыганами, долженствующими изображать брусчатку.

Камни мешаются под копытами и ногами, и почему их нельзя перемостить, ну или хотя бы убрать, мне решительно непонятно. А местным и ничего, привышно. Спотыкнутся на камешке, пнут ево в сторонку, да как так и надо.

Пахнет пылью веков и немного – известковой, а ещё благовониями отовсюду, будто даже и сами камни за века пропитались запахами из храмов. Всё это смешивается неведомыми парфюмерами, образуя неповторимые запахи Ближнего Востока. Пожалуй даже, што и приятные, ну или по крайней мере – будоражащие воображение и навевающие што-то этакое, томное и воинственное одновременно.

Так и кажется, што выйдет из-за угла процессия с огромными неграми, несущими на своих могучих плечах паланкины с прелестницами из гарема то ли Саладина, а то ли и самово Соломона! И сверкнёт на тебя глазами жарко восточная женщина из тех, о которых писано в Библии:

… ух! Ажно жарко стало, да такая себе теснота неуместная в штанах! А всего-то – запахи да фантазия отроческая.

На улицах полно местных жителей и паломников, и различать их легче лёгкого. Благоговейное сосредоточение паломников резко контрастирует с обыденностью горожан, привыкших к жизни посреди библейских чудес.

Много греков с деталями национального в одеждах, армян – хотя у этих есть свой квартал, деловые интересы рассеивают их по всему городу, арабов-христиан и жидов. Есть и люди, одетые совершенно европейски — немцы, французы, англосаксы, и конечно -- русские.

Повсюду монахи и священнослужители, поодиночке и стайками. Они деловито спешат по каким-то делам, благословляя на ходу паломников, торгуются в лавочках и… они везде.

Взглянешь на иного… ба, да это же епископ! В Москве такого чина только на торжественном богослужении издали увидишь, да изредка – во время крестного хода. А тут – идёт, без свиты, как так и надо! На простой улочке. А?! Вспоминаю потом, што простых улочек в Святом Граде и нетути, и спокойней немножечко на душе, не рвёт её диссонансом.

Весь этот людской поток из священнослужителей и христиан всех конфесий, с редкими вкраплениями жидов, перемещается совершенно хаотично. Какой-либо регулировки дорожного движения, даже и самой зачаточной, нет и в помине.

Местные, не чинясь, пересекают дорогу под самой мордой лошади, а то и останавливаются для обстоятельного разговора, встретив знакомца. И монаси ничем не лучше прочих.

Людские заторы то объезжаются, а то и обругиваются с высоты козел. Я в эти дела не лезу, потому как араб местный, и ему видней, с кем и как тут льзя, а с кем ни-ни и улыбайся.

Европейцы несколько более подвержены орднунгу, а хуже всех – паломники, будто пытающиеся разом охватить всю святость этих мест. Р-раз! И встал благочестивый посерёд дороги, да ну креститься, а то и на колени – бух! Каждый камешек библейский, и поди предугадай, где такого блаженного благоговение охватит.

Глаза стеклянные, нездешние, губы молитвы бормочут, и сам едва не в ступоре кататоническом. Хуже всево самодеятельные одиночки, приехавшие в Иерусалим впервые, вот они-то и обмирают на каждом шагу. Пройдут несколько саженей, и ну креститься да кланяться очередной святыне, коих тут на каждом углу! И што характерно, на всех прочих обычно без внимания.

Которые в группах, да с опытными водителями, те ничево, не мешают почти. Сами если в экстаз впадут в религиозный, так гиды направят, поправят и выведут.

Насмотрелся… Собственно, ничево особенно нового, чего в Хайфе не видал, разве только масштаб.

Ме-едленно едем… не шагом даже, а шажками. В груди наливается раздражение, и кажется иногда, што проще было бы подхватить свои чемоданы, взвалить на хребет, да и самому, как та ослятя. Копытцами.