Андрей Кокоулин - Точка

Берштайн изменился в лице.

— Куда?

Искин пожал плечами.

— Эспаньола, Италия. Мало ли тихих мест?

Берштайн хмыкнул.

— Италия-то чем лучше Остмарка?

— Тем, что там море, мой друг.

— Это из огня да в полымя. От канцлера к дуче, — раздраженно сказал Берштайн, — не вижу здесь ничего хорошего.

Он подступил к Искину и снизу вверх заглянул в его лицо.

— Думаешь, пора собираться и мне?

— Мне кажется, осенью Остмарк присоединится к великому Фольдланду.

— Это верные сведения?

Искин в ответ пожал плечами.

— Где твоя чуйка, Иосиф?

— При мне. Нашептывает. А полиция? — спросил Берштайн. — Почему она искала тебя? Ты убил кого-то? Мне ничего толком не сказали, у тебя откуда-то появилась дочь…

— Да, Стеф, — сказал Искин.

— Родная?

Искин качнул головой.

— Это уже не важно. Мне нужно идти.

— Что, вот так сразу? — удивился, обеспокоился Берштайн. — Нет, ты постой.

Он шагнул за стол, постояв там, взялся за ручку сейфа в стене. Нижняя губа его упрямо и угрюмо вытянулась вперед. Дверца сейфа поддалась.

— Сколько тебе нужно? — спросил Берштайн, ныряя рукой в стальные недра.

На стол шлепнулись несколько перехваченных аптечными резинками тонких денежных пачек.

— Нисколько, — сказал Искин.

— Нет, серьезно, — заговорил Берштайн, заглядывая в сейф. — Двести? Триста марок? Максимум я могу дать тебе триста пятьдесят. Триста восемьдесят. Мне, извини, через два дня платить аренду, так что…

Еще несколько купюр легли на стол.

— Спасибо, Иосиф. У меня есть.

— О, господи, какой дурак! — воскликнул Берштайн. — В кои-то веки еврей расстается с деньгами без всякой для себя выгоды, а он не берет!

— Иосиф, я бы и так пришел к тебе первому, — улыбнулся Искин.

Берштайн вышел из-за стола.

— Ты плохо выглядишь, — ткнул он в грудь Искину коротким пальцем. — Три дня назад ты нравился мне гораздо больше.

— За три дня много всего произошло.

— Точно у тебя есть деньги? — остро прищурившись, спросил Берштайн.

Искин обнял его, низенького, крючконосого, кажется все больше лысеющего.

— Прости меня, если что.

— Начинается, — сказал Берштайн, отстраняясь. — Когда меня просят о прощении, я обычно начинаю соображать, где меня надули.

Он, не глядя, взял со стола пачку.

— Все, это от меня, на память, — он принялся засовывать деньги Искину за пазуху. — Можешь не тратить, можешь поставить в рамочку.

— Ладно, Иосиф, мне пора.

— С тебя открытка, Лем, на этот адрес. Иначе ты для меня умер.

На вахте общежития сидели вдвоем Финн и Отерман. Несмотря на все различия во внешности, выглядели она как братья. Оба морщинистые, бледноглазые старики. Отерман — с седыми усами. Финн с копной белоснежных волос и крохотной проплешиной на затылке.

На стойке в несколько стопок лежали журналы и учетные книги. Зал был пуст. Вообще было непривычно безлюдно. Свернутые спальные мешки горкой высились у одной из стен.

— Зигги, Ганс, здравствуйте, — сказал Искин.

Старики бросили сообща листать какую-то книгу и подняли головы.

— Добрый день, Лем, — сказал Отерман.

— Господин Искин, — кивнул Финн.

Они смотрели, ожидая его реакции.

— Для меня что-нибудь есть? — спросил Искин.

— Есть, — помедлив, сказал Отерман. — Полицейское предписание.

— И два письма, — добавил Финн.

Один старик выдал Искину желтую бумажку предписания, другой встал и переместился к шкафчику с корреспонденцией.

— Распишитесь здесь, — показал пальцем Отерман.

Он подал Искину перьевую ручку. Лем расписался напротив строчки «С предписанием ознакомлен». Ему следовало в течение трех дней явиться в полицейский участок на Литмар-штросс для проведения следственных мероприятий. Предписание было выдано уголовным инспектором К. Хартигом.

— И здесь.

Ганс отчеркнул ногтем пустое место на корешке. Искин расписался. Финн встал рядом, ожидая, когда Искин освободится. Отерман, прижав ладонью, медленно, по сантиметру, отделил корешок от основного листа.

— Все, — сказал он, забрав корешок.

Искин взял предписание. Финн подал письма.

— Сегодня утром доставили.

— Спасибо.

Оба письма были из Фольдланда. Конверт одного был голубоватый, из нотариальной конторы Панвейзера, другой, простой, серый, имел обратным адресом «Розыскное бюро Шмидта».

— Стефани увезли в морг, — сказал Отерман.

Искин кивнул.

— Ваша комната опечатана, — сказал Финн. — Ваши вещи в сорок второй, у Ирмы Лаур.

— И где мне спать? — спросил Искин. — Впрочем…

Он замолчал, отошел от стойки и сел на скамейку у окна, где светлее. Вскрыл конверт из нотариальной конторы. Машинописный текст от герра Панвейзера уместился на одном листе. «Дорогой господин Искин! — значилось там. — В свете вашего поручения по розыску Риты Фодер, как наследницы, предприняты соответствующие действия и выяснено следующее: Рита Фодер была выписана из муниципального реестра владельцев недвижимости в мае тридцать второго года. Новым владельцем дома по известному вам адресу стал Рихард Клаузенбах. Остаток денежного фонда — сорок четыре марки двенадцать пфенингов. С уважением, Руперт Панвейзер».

Искин вздохнул и вскрыл второй конверт.

Шмидт писал от руки, но письмо его тоже было коротко. «Господин Искин, не уверен, что мое письмо вас обрадует, но местонахождение Риты Фодер мною установлено. Проживая в местечке Дитценбах, недалеко от Франкфурта, Рита Эдна Фодер умерла в тридцать пятом году и была похоронена на городском кладбище при евангельской церкви. Крепитесь. Вернер Шмидт».

Минут пять Искину казалось, что его нет. Он сидел и смотрел в стену, и стены не было, ничего не было, кроме рук матери, подносящего ему ломтик серого хлеба с размазанным по нему маслом. Ему девять, за стенкой стучит по жестяному листу молоток отца. «На, Людвиг, перекуси». Руки у матери крепкие, но чуть темнее серого хлеба.

А лицо так и не давалось. Овал, абрис, высвеченный до невозможности разглядеть черты. Он не мог вспомнить, сколько не силился.

Ну, вот, с горечью подумалось ему, больше меня ничего здесь не держит. Искин кое-как больной рукой затолкал письма в карман, где мялись купюры Берштайна и, кивнув старикам за стойкой, направился к Ирме. Поднявшись на второй этаж, он постучал в дверь комнаты, где жил Баль. Ему никто не ответил. Присев, Искин просунул под дверь купюру в сто марок.

Ирма была дома.

— Лем!

Она бросилась ему на шею, едва он вошел в комнату. Искин вдохнул запахи хозяйственного мыла и кофе.

— Здравствуй, Ирма, — сказал он.

— Лем, с тобой все хорошо?

Ирма, отстранившись, взяла его лицо в свои ладони.

— Я жив. По-моему, этого достаточно, — сказал Искин.

— Ты выглядишь как больной чахоткой. Весь иссох, — с болью проговорила Ирма, оглаживая его виски холодными пальцами. — Тебя словно что-то ест изнутри. Я видела таких людей в больницах.