Михаил Ланцов - Восточная война

— И что это меняет? Это просто форма самоубийства. Да и не уверена я, что меня убивать будут. Быстро я не бегаю. Не умею. Так что меня, скорее всего, просто догонят и изобьют так душевно, что… — она махнула рукой.

— Если хочешь, я тебя могу убить. — После новой, очень долгой паузы произнес Петр.

Изабелла вздрогнула, медленно повернулась и взглянула Кузьмину прямо в глаза с немалым удивлением.

— А мне казалось, что ты рад тому как все повернулось.

— Ты думаешь я рад прожить всю жизнь с женщиной, которая меня ненавидит? Я хоть и из крестьян, но у меня тоже гордость есть. Мы оба совершили глупость и теперь за нее расплачиваемся. Вряд ли ЭТО можно назвать счастьем. Если хочешь начистоту, то мне было бы легче тебя похоронить и забыть.

— Ну… спасибо за откровенность, — ошарашенно произнесла Изабелла.

— А что тебе мешает сбежать? Вряд ли китайцы будут против тебя подбросить.

— Смеешься? — горько усмехнулась Изабелла. — Как только я сбегу, они обеспечат «утечку» и сообщат японцам, то, что пожелают нужным. Даже если я смогу избежать японского внимания, то столкнусь с английской разведкой, которая стоит за Японией. Поверь, пытка пожизненными исправительными работами ничто по сравнению с тем, что мне устроят японцы. Сначала побегаю по всему миру, шарахаясь от каждой тени и шороха, а потом попаду к ним…

— Ясно… — тихо произнес Петр. — Тогда мне остается только надеяться на то, что ты сдохнешь раньше, чем меня заставят на тебе жениться. Что смотришь? Я пообещал взять тебя в жены, но не оговорил сроки. И я буду тянуть до последнего, надеясь, что тебя в темном переулке прирежут или ты упадешь с лестницы и сломаешь шею. Ну или я погибну. Война ведь, всякое может быть.

— Зачем ты так? — подавленно спросила Изабелла.

— А ты не понимаешь? Как я тебя родителям покажу? Ты ведь меня ненавидишь и презираешь. Тебе не важно, какой я человек и сделал ли я тебе что плохое или нет. Тебе достаточно для ненависти того, что я русский. Мама все это сразу поймет, что причинит ей боль. А я не хочу причинять ей боль. Понимаешь? Не хочу. Я люблю своих родителей. А ты никого не любишь. Живешь одной ненавистью. Да чего и говорить? Ты ведь даже не человек. Так. Ты дрянь. Красивая, не спорю. Воспитанная. Образованная. Изящная. Но дрянь… и мое проклятье… Так что, нам обоим будет легче, если ты сдохнешь… или я…

Подошел официант. Петр заказал себе чашечку венского кофе. Изабелла же, промолчав, вновь отвернулась к окну, сосредоточившись на мухе. А по ее щекам медленно ползли слезы.

1904 год, 3 мая, Санкт-Петербург

Николай Александрович завтракал в малом семейном кругу. Мама, супруга, дети, каковых, в отличие от исторического оригинала у него было всего трое. И все трое были мальчиками. Здоровыми мальчиками. Одна беда – вся эта, в целом, счастливая семья, оказалась в своего рода изоляции, из-за негласного бойкота их со стороны остальных правящих фамилий Европы.

Первым звоночком стал «парад туземных свадеб», когда Николай Александрович обвенчал своих ближайших родственников с гавайской, сиамской, персидской и абиссинской принцессами. Придурь? Но терпимая.

Дальше этот император России организовал нападение на Франца-Иосифа. И его люди вполне преуспели в этом деле, поставив австро-венгерскому монарху на задницу тавро. Этого не понял никто из августейших фамилий. Ну организовывал он на тебя покушения? Так ответь тем же. Но вот так унижать совершенно неприемлемо. Все-таки он помазанник божий, а не просто погулять вышел.

Финалом же, после которого Николай Александрович окончательно отвратил от себя весь высший свет Европы стало взятие в жены Клеопатры де Мерод – юной французской танцовщицы, которой французский Парламент скорее в шутку, чем на полном серьезе даровал титул «дочери Святого Мартина». То есть, официальной принцессы Республики, по аналогии со старинной практикой, принятой в Венеции.

Да, за нее дали приданое – Гвинею, Джибути и Новую Каледонию. Да, все оформили законно. Да, де Мерод был старинным бельгийским княжеским родом со славной историей. Но Клеопатра была танцовщицей, что в представлении высшего света тех лет считалось чем-то сопоставимым со шлюхой. Ее так и называли за глаза в кругах европейских августейших фамилий – «царская шлюха», а ее детей величали не иначе как ублюдками.

Нет, конечно, на отношениях с Россией как с государством это не сильно сказалось. По крайне мере, формально. Однако на все мероприятия закрытого клуба монархов приглашали официально только и исключительно Николая, подчеркнуто игнорируя его супругу и детей. Из-за чего он перестал их посещать. Тем более, что на его официальные приглашения реагировали так же. Рассориться умудрились даже с датским королевским домом.

Клеопатра стоически переносила это унижение. Да-да, именно Клеопатра. Ради сохранения уникального имени супруги Николай организовал крещение ее в день памяти блаженной Клеопатры Палестинской. Так вот – она переносила это поведение высшего света стойко и никак, ни разу не продемонстрировала прилюдно своего раздражения или неудовольствия. Она знала на что идет, постаравшись раствориться в делах семейных и общественных.

А вот Николая это задевало. Сильно задевало. Заставляя раздувать в России настоящий культ супруги как внутри страны, так и за ее пределами. Клеопатра то, Клеопатра это, Клеопатра здесь, Клеопатра там. И везде она молодец. И везде – умница и поистине благородная натура. Мстя эти заносчивым засранцам за их поведения, ибо народ сравнивал и оценивал. И как-то так выходило, что «породистые» аристократки высшего света выглядели очень бледно на фоне фактурной, яркой и эффектной Клеопатры.

Так вот, сидели они, кушали, беседовали.

И тут в столовую осторожно вошел не секретарь, а личный адъютант. Обычно такого не происходило. Адъютант в повседневном режиме обращался к секретарю и уже тот доносил информацию в «окна», когда у императора было время почитать доклады и поработать с документами. Как правило с лагом от получаса до пары суток, не больше. Однако в экстренных случаях адъютанты имели право на личный доклад круглосуточно в любых условиях и обстоятельством. Чем этот парень и воспользовался.

— Дорогая, — кивнул Николай Александрович обеспокоенной супруге. — Мама, — сказал он, не забыв отметить и ее, после чего вышел вслед за адъютантом, который просто обозначил своим присутствием экстренность событий.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна проводила сына взглядом и посмотрела на Клеопатру. Та теребила салфетку и кусала губы.

— Вы переживаете? Отчего же? Не верите в Ники? — спросила она, после того, как служанка по ее кивку вывела внуков. А следом и остальные удалились, не мешая их разговору.