Виктор Сиголаев - Пятое колесо в телеге [litres]

Короче говоря, размышляя на досуге о том сюрреализме в строительной общаге, я все больше и больше убеждался в необходимости вдумчиво покопаться в этом змеином клубке странностей и недомолвок. Что называется, непосредственно на месте происшествия. Да и знаменитое кладбище хотелось бы лично посмотреть. То самое место, где неизвестные насильники мучили Ленкину подружку почем зря.

Зачем? Понятия не имею.

Однако чувствую, что вредным не будет.

Через каких-то полчаса я уже был в техникуме. Прямо разбежался соблюдать не нужную никому конспирацию – это главному комсомольцу есть за что огребать, а меня тут еще никто даже и в лицо не знает. Логично?

– Я за копией приказа для Надрезова, – вломился я в приемную, не тратя ценного времени на «можно войти», «здрасте» и всякие прочие вежливые прелюдии. Молодняк, он же такой – слегка грубоватый и… не слегка туповатый, с точки зрения персонала учебного заведения.

Нужно ведь соответствовать стереотипам.

Мари-Ванна, полная румяная женщина бальзаковского возраста, которая из-за чрезмерного общения со студенческой молодежью совершенно не смеется в цирке, внимательно посмотрела поверх очков на оборзевшего шмакодявку-первокурсника, задумчиво побарабанила коротко остриженными ногтями по столешнице и все же решила на первый раз оставить легкомысленную жертву в живых… пока. И даже без явно выраженных телесных повреждений.

– Не помни́! – лаконично проинструктировала она меня, коротким движением двинув какой-то листок с машинописным текстом к краю стола. – Помнешь – умрешь.

Сильнее и не скажешь!

Стих прямо. Пушкин с Маяковским нервно курят в сторонке.

– А че выписка-то незаверенная? – рискнул я блеснуть навыками бюрократии и тут же получил ожог по всему телу, сродный по эффекту с действием гиперболоида инженера Гарина.

А ведь женщина всего лишь бросила на меня выразительный взгляд!

– Тебе кровью заверить? – скучным голосом поинтересовалась она и неожиданно извлекла из верхнего ящика стола кухонный топорик для отбивных. – Давай руку.

Нехилые у нее канцелярские принадлежности!

И вообще редкостное чувство юмора у секретарши директора советского техникума. Как у того боцмана…

– Да мне… да мы… да… думаю, и так, скорей всего, сойдет, – невнятно проблеял я, толком и не придумав, чтобы достойно ответить на… шутку.

И, кстати. Надеюсь, это шутка была?

– Мари-Ванна! Зайдите! – донеслось из-за приоткрытой двери директорского кабинета.

Женщина еще пару секунд покрутила топорик у себя перед носом, мечтая о чем-то о своем, потом грустно вздохнула и с явным сожалением швырнула инструмент в ящик.

– Свободен, – бросила мне, шумно поднимая с хлипкого стула свой могучий торс, и на пару десятков децибел громче в сторону директора: – Уже иду, Виктор Петро-ови-ич!

Меня сдуло.

Собственно, миссия выполнена. Лишь бы дорогой товарищ Блюм Иван Гюнтерович не придрался в порядке «ордну́нга» к документу без печати. В остальном – действительно, и так сойдет.

Я вышел из приемной и храбро сложил выписку пополам.

Помял, стало быть. Потом, слегка замешкавшись и невольно бросив осторожный взгляд на дерматиновую дверь, загнул листок четвертью да и сунул его в задний карман. И так тоже… сойдет.

Не будем делать из бумажек культа.

«Безумству храбрых поем мы песню»!

– Товарищ студент!

От неожиданности я крутанулся на месте.

О! Борис Афанасьевич, наш препод по технологии металлов.

Моложавый качок лет сорока, резкий в движениях и в раздаче двоек направо и налево. Сидишь, бывало, на лекции, мечтаешь о чем-нибудь музыкальном, и вдруг откуда-то из-за спины: «Караваев! Минимальный процент углерода в чугуне?» – «Э-э…» – «Садись, два». – «За что?» – «Вторая двойка. Еще есть вопросы к преподавателю?» – «Думаю… нет вопросов, Борис Афанасич. Достаточно. Уже сажусь». А злодей уже рисует две обещанные цифры в учебный журнал.

Как-то так и было.

И будет. Справедливости ради стоит заметить, что пятерки Боря раздавал так же резво и щедро – россыпью по аудитории. Даже за односложные ответы! Считал это своим ноу-хау – по минимуму тратить время на проверку «усвоения материала». В течение двух часов на этот блицопрос у него уходило всего-то минут пять, не больше. Остальное – новая тема. Подробно, с чувством и толком. Гений! С ним главное – не терять бдительности и быть по-пионерски «всегда готовым» к коварному нападению исподтишка.

Сейчас все же подловил он меня, застал врасплох!

И что? Опять «двойка»?

– Почему не на занятиях? – Борис Афанасьевич в своих вопросах и движениях всегда напоминал мне велоцираптора. – Прогуливаем? Филоним?

«Филоним». Смешно.

Это к тому, что у него и фамилия соответствующая – Фильченко. Второе прозвище – Фил. После Бори.

– Никак нет, не… филоним! – бодро увернулся я от клацнувшей около уха пасти ящера. – Совхоз «Золотая балка». Стройотряд! Сбор винограда.

Именно такая подача информации наиболее удобоварима для хищников юрского периода. И для Фила соответственно тоже.

– А здесь что делаешь? Сачкуешь? От лени отлыниваешь, олень?

То «филоню», то «отлыниваю»… «от оленьей лени». Тьфу ты, динозавровый язык.

Отфи́ливаю!.. От «Фила».

Филолог, блин. Зафилил мне мозги окончательно.

– Фил… То есть… Прил… То есть… П-прислан за документами! В приемную. Надрезов послал. – Я лихорадочно зашарил у себя в заднем кармане. – Вот! Это выписка. Только… э-э… слегка помялась. Можно я пойду? Там комсорг… переживает.

Борис Афанасьевич подозрительно сконцентрировал на мне свой пристальный взгляд. Господи! На какой-то миг мне показалось, что у него в прищуре – вертикальный зрачок. А радужная оболочка – ядовито-желтого цвета.

И не мигает. Велоцераптор!

– Идите, студент.

А нет, померещилось. Свят-свят.

– Яволь, мин херц!

– Стой!

– Стою.

– А вот хохмить не нужно. И хамить.

«Хохмить», «хамить» – любит он… словами пожонглировать да языком пощелкать! Меж зубов.

– «Двойку» поставите?

Вот меня-то кто за язык дергает? Непонятно! Ладно он… филолого-ящер. Я-то куда лезу? К немигающему взгляду добавился птичий поворот головы. Левым ухом кверху. Это означает, что мною сильно заинтересовались.

Надеюсь, не какой я на вкус.

– А когда-нибудь и поставлю.

– В следующем году, думаю, – заявил я, постепенно наглея. – «Технология» у нас на втором только.

– А ты неплохо проинформирован, парень. Как фамилия?

– Моя?

– Нет. Пушкина!

Было искушение ляпнуть «Лермонтов» или на крайняк «Гагарин», но… чревато это. У Бори память далеко не птичья. Дороже обойдется.

– Караваев моя фамилия, – вздохнул я, будто Штирлиц, признающийся Мюллеру, что он вовсе даже и не штандартенфюрер, а майор советской разведки Исаев, обманщик и шпион с точки зрения добропорядочных бюргеров. – Из «механиков». Группа М-111. Староста.