Александр Михайловский - Народ Великого духа

Тогда же и там же. Сагари (27 лет), супруга Тибалта, князя васатов-аквитанов.

Ночь – это время, когда на земле владычествуют злые духи, и только богиня луны Иллагри способна хоть немного уменьшить их силу. Но сегодня ее нет с нами на небосклоне и тьма господствует вокруг во всем своем великолепии. В такую ночь в очаге дома непрерывно должен гореть огонь, чтобы помешать проникнуть внутрь злому духу Майде, способному разрушить человеческую обитель. Но у нас больше нет домов, злые римляне изгнали нас из них и заставили бежать, спасая свою свободу и жизнь. У нас больше нет даже нашего родного мира, мы перешли в другой мир – такой же материальный, как и наш, но намного более таинственный и необжитый. Безлюдные земли, багровые закаты и витающие повсюду духи предков. Я, с детства посвященная богине Амалур, чувствую их присутствие так же, как присутствие еще неизвестных мне божеств. Этот мир, лежащий на границе между мирами людей и мирами духов, наполнен силой и похож на перекресток множества дорог. По одной дороге пришли сюда мы, а по другим пришли другие… И их тут много. И только римляне, – такие же прямые, как их копья, – не чувствовали, как вокруг них сплетались нити колдовства.

Когда они утром уходили в свой поход, я чувствовала, что там, куда они идут, их поджидает смерть, – смерть не от копья или меча, о нет – а более изысканная, от грома и молнии. Они маршировали мимо нас, а я видела, что это уже идут мертвецы, принадлежащие не к миру живых, но к миру мертвых. Смерть уже наложила на них свою печать, и мертвее всех прочих был их самодовольный предводитель Секст Лукреций Карр. Они ушли, а мы стали ждать смерти, ибо оставшиеся в лагере были много хуже ушедших. Но случилось так, что смерть сама пришла за ними на следующую ночь. Как я и предчувствовала, поход римлян на неизвестного врага закончился полным разгромом. Около полуночи к римскому лагерю прибыли воины победителей – они потребовали от гарнизона немедленной капитуляции и в качестве верительных грамот и доказательства того, что римское войско действительно разгромлено, привезли с собой отрубленную голову заносчивого римского трибуна.

Никогда не забуду, как он обещал насиловать и пытать меня и моих дочерей на виду у всех до тех пор, пока наш муж и отец не сдастся и не сложит оружия перед их ужасным Римом. И вот теперь это чудовище мертво, голова его отделена от тела и воздета на копье, а горделивый герольд повествует о том, как нахальные римляне были поражены молниями и пали в прах, и о том, и что только добровольная сдача поможет им сохранить никчемные жизни. Нет, сидя в клетках эргастула, сами мы этого не видели, зато слова герольда слышали очень хорошо, как и ответы на них римлян. Ничего умного в этих ответах не было. Римские солдаты, так и не осознавшие, что остались один на один с могущественными силами, состязались с победителями их товарищей в ругани, чем и подготавливали себе внезапный и ужасный конец.

А потом пришли ОНИ. Мне из крайней клетки было видно, как бесформенной кучей упал часовой у южных ворот. Потом две черные тени невесомыми облачками перемахнули через частокол, скрипнули створки ворот – и воины ночи проникли внутрь римского лагеря. Они несли с собой погибель – и все римляне, оказавшиеся у них на пути, умирали страшной смертью. В воздухе гремел гром без грозы, во тьме метались молнии, которые посылал во врагов главный воин ночи, который, как мне тогда казалось, был самим Орци, богом неба, грома и молний, и римские легионеры ложились перед ним на землю как колосья ячменя под взмахом острого серпа. Последними умерли работорговцы. Они думали, что им ничего не угрожает, но молнии поразили их так же, как до этого поражали солдат… И наступила тишина.

Мы тоже ждали смерти, потому что потусторонние силы обычно не щадят живых. Подтверждением этой истины были раздающиеся то тут то там звуки грома без грозы, после которых еще живые римляне становились мертвыми. А потом к моей клетке подошел на вид вполне обычный молодой человек – с силу этой своей обычности он выглядел очень странно среди порождений ночи. Он окинул меня взглядом с ног до головы и на неплохой латыни спросил:

– Ты быть княгиня Сагари?

– Да, – ответила я на гораздо лучшей латыни, чем у него, – это я княгиня Сагари, дочь князя Беласко и жена князя Тибалта.

– Очень хорошо, – сказал юноша, – ты идти со мной. Наш главный хочет с тобой говорить.

– Я не могу идти, – ответила я, – моя клетка заперта.

– Ерунда, госпожа Сагари, – беспечно произнес юноша, – мы ее ломать. Раз-два – и готово. Все тут надо сломать.

Потом он что-то сказал стоявшим вокруг черным порождениям ночи – и они принялись резать скрепляющие клетку ремни большими острыми ножами, освобождая мне выход. И вот тогда, когда они подошли поближе, я вдруг увидела, что это никакие не порождения ночи… Это были женщины. Да-да, просто молодые женщины, чьи лица и руки были вымазаны черной краской. Когда проход открылся и я хотела уже было позвать вместе с собой своих дочерей, юноша покачал головой и сказал:

– Не надо. Они ждать тут. Ты говорить и договориться, и им быть хорошо. Если ты не договориться, то им тоже быть хорошо, но уже не так. Ты идти, они остаться, ты идти скорей, раз-два, раз-два.

Человек, к которому меня привел тот юноша, больше всего был похож на того, кого мы, аквитаны, и родственные нам народы называем Эцай. Это могущественное существо, которое знает все, что возможно знать, и обычно охотно делится своими знаниями с людьми. Но весь страх в том, что делает оно это не бескорыстно, оставляя часть учеников в вечном услужении в своей пещере. Сейчас Эцай был хмур и деловит, хотя обычно он не скупится на улыбки. Поневоле я преисполнилась перед ним трепетом и не смела взглянуть ему в глаза. Я стояла перед ним, опустив голову, хорошо ощущая исходящую от него мощь.

Он заговорил на незнакомом языке, обращаясь ко мне по имени.

– Приветствую тебя, госпожа Сагари, – перевел его слова юноша, – я рад нашему знакомству, хотя хотел бы, чтобы оно произошло при лучших обстоятельствах.

– Я тоже приветствую тебя, Эцай, – сказала я, слегка склоняясь в почтительном поклоне, – хотя ты и пытаешься скрыться за личиной простого смертного. Теперь скажи мне, какие знания ты нам дашь, кого из нас оставишь в своих учениках, а кого отпустишь восвояси по домам…

Ответ его, переведенный молодым человеком, ошеломил меня и заставил впасть в оцепенение.

– Я не Эцай, – перевел мне юноша, – ты можешь звать меня Петрович. Но это далеко не все. Из этого мира нет выхода, а только вход, а посему вы все до последнего останетесь здесь, с нами. Другого пути у вас нет. Вы нам не враги, какими были римляне, но и пока не друзья. Если мы договоримся с тобой, как с княгиней твоего народа, о том, что мы будем друзьями, то вы получите все знания, какие сможете усвоить, и займете в нашем обществе достойное место равных среди равных. Если же не договоримся, тогда тоже неплохо, потому что я буду говорить с каждым твоим человеком по отдельности – и, поверь, мы сумеем поладить со многими и многими.