Александр Михайловский - Народ Великого духа

– Погоди, Петрович, – спросила я, – ты что, хочешь вернуть мне власть над моими людьми, а не будешь подобно римлянам обращать всех нас в рабство?

– Разумеется, госпожа Сагари, – кивнул тот, – если ты согласишься вместе со своими людьми войти в состав нашего народа, признать его законы и обычаи, и быть с ним как в дни праздников и веселья, так и в дни горестей и испытаний, то мы признаем за тобой право руководить твоими людьми. И будет так до тех пор, пока они сами будут признавать право твоего руководства. Возможно, что это продлится месяц или два, а возможно, и всю твою жизнь.

Нет, это точно Эцай. Только он может говорить о знаниях, так будто это вполне ощутимая вещь – вроде куска хлеба, острого ножа или теплого плаща. Но неисповедима воля могущественного бога – зачем-то ему надо, чтобы его считали простым смертным по имени Петрович. И я решила еще раз его проверить, задав вопрос, на который Эцай ответит одним образом, а смертный – непременно другим.

– А нельзя как-нибудь так, отдельно? – спросила я, – чтобы мы, аквитаны, жили по своим обычаям и законам, а ваш народ по своим…

– Нет, нельзя, – ответил Эцай (и я еще больше уверилась, что это именно он), – отделившись от нас, вы погибнете в первую же зиму, потому что ничего тут не знаете. И поэтому, чтобы спасти твоим людям жизнь, я буду вынужден делать это предложение каждому из них.

Эцай всегда уверен, что главную силу всегда и во всем составляют знания, и спорить с ним на эту тему бесполезно, ведь он же как-никак именно бог знаний. Да и не собиралась я с ним спорить. Неблагодарное это занятие – спорить с тем, кто все знает значительно лучше тебя. Сама же потом себе дурой покажешься. Да и что мне терять? Ведь мы и так все застряли тут, в мире Эцая.

– Хорошо, Петрович, – сказала я, – я согласна с твоим предложением. Я принесу тебе присягу и дам клятву верности, если ты пообещаешь не оставлять мой народ своими милостями.

– Это я обещаю, – ответил Эцай. – Мои милости всегда будут с вами. А теперь давай займемся делами. Римский лагерь необходимо свернуть, самое ценное уложить на ваши повозки, а все остальное складировать так, чтобы за этим можно было еще вернуться, и не раз.

26 августа 2-го года Миссии. Воскресенье. Утро. Окрестности Новой Бурдигалы.

Узнав, что среди освобожденных из рабства есть дети, совсем ослабевшие от голода, Петрович приказал оставить часть уже уложенных вещей, разместив вместо них на повозках малышей. Кроме того, часть рва была использована в качестве братской могилы, куда мужчины аквитанов побросали тела убитых легионеров и надсмотрщиков за рабами, и присыпали их землей. И вот, – не так быстро, как того хотелось, – но обоз из запряженных ослами повозок, предводительствуемый УАЗом, на котором восседали вожди, двинулся в путь к новой жизни. На этот раз никто никуда не бежал. Для этого просто не было причины. Ровно урчал мотор автомобиля, на который косились флегматичные, но озадаченные ослы, уныло скрипели деревянные оси повозок, и с таким же мрачным видом брели люди, которые потеряли в этой жизни все; впереди же их теперь ждала неизвестная жизнь в царстве Эцая.

1 сентября 2-го года Миссии. Суббота. Утро. Большой Дом, комната на первом этаже, в которой лежит раненый отец Бонифаций.

Медленно, но верно раненый священник шел на поправку. Кризис миновал, температура больше не поднималась, и даже дышать ему удавалось почти без боли. Вместе с тем отцу Бонифацию довелось узнать, как сильно его любят в племени Огня, причем не только кельты-думнонии, но и все прочие. К самому священнику депутации поклонников, разумеется, не пускали, но вот переданные ими букеты полевых цветов и полные лесных ягод плетеные лыковые туески доставляли исправно. Цветы ставили в узкогорлые керамические вазы, которые в количестве нескольких штук изготовил Альбин-гончар, а ягоды леди Люсия вежливо и настойчиво заставляла есть. Во-первых – от души дарено, и во вторых – полезно для выздоравливающего организма. «Господь, – говорила она ему, – хочет видеть вас живым и в добром здравии. А посему – кушайте…»

В силу своих удивительных способностей очень быстро осваивать все новое отец Бонифаций уже вполне неплохо владел русским языком – точнее, тем его вариантом, на котором происходило общение членов племени Огня между собой. Естественно, это был уже не совсем тот русский язык, на котором писали Пушкин и Толстой. «Великий и могучий» в разговорном варианте представлял собой так называемый «креольский диалект» [42], с обилием разных специфических слов – частично перенятых у аборигенов-кроманьонцев, французов или кельтов, а частично самостоятельно возникших на стыке культур. Медленное, но верное изменение языка было неизбежным явлением в данных условиях. Петрович, наблюдая эту тенденцию, поначалу беспокоился и даже пытался остановить ее, но потом понял, что с этим ничего не поделаешь. Через несколько веков русский язык будет едва узнаваем, но все же можно надеяться, что основа его сохранится и потомки смогут прочитать то, что будет написано первыми поселенцами им в назидание… Для них, – тех, что придут после, – необходимо оставить богатое наследие. И в первую очередь это должны быть духовные заветы. Иначе высок риск, что все пойдет прахом. И вот тут-то появление потенциального духовного лидера, – не дилетанта, а, можно сказать, профессионала (главное, имеющего Призвание), – было очень кстати. Правда, племя Огня едва не потеряло этого человека, но, к счастью, все обошлось: не иначе как Господь проявил свою заботу, сохранив его жизнь. Сами же обстоятельства, при которых пострадал священник, непременно должны были прибавить ему авторитета и определенной репутации в народе.

У постели раненого, уже после того как тому полегчало, побывал и Андрей ап Виктор. Аккуратно, чтобы не доставить ненужных волнений, он пропесочил его по поводу проявлений излишней инициативы – пожурил, так сказать. Мол, жертв в результате миротворческого порыва стало даже больше, а сам отче сейчас, вместо того чтобы приводить заблудших язычников к истинной вере, валяется в постели с тяжелым ранением… Да и повезло ему невероятно. Еще немного – и душеспасительные беседы пришлось бы вести уже на небесах.

Услышав такие речи, в комнату вбежала леди Люсия. Она немедленно выгнала главного охотника, чтобы тот не волновал пациента. Она буквально выталкивала одного из главных вождей своим огромным животом, и тот, подняв вверх руки, безропотно подчинялся. Лев – на поле боя, и кроткий агнец – перед слабой женщиной… Со стороны эта картина могла показаться весьма забавной, хотя никто, кроме отца Бонифация, этого не видел.