Александр Михайловский - Народ Великого духа

Но римляне были совсем не главным из того, что я увидела в этом удивительном поселении. Убедившись в их униженном и побежденном положении, я временно выкинула этих людей из головы, ибо они мне были больше не интересны. Гораздо большее любопытство представляли те, кто встречал наших освободителей из боевого похода. Первым были две ламии, которых звали Лялла и Лиза. У них не было ни рыбьих хвостов, ни крыльев, они не несли в себе зла, но все равно они представлялись сверхъестественными вечно юными существами, родственными Эцаю и Орци, а следовательно, были опасны для нас, простых смертных. Их adur [43]сиял почти так же ярко, как и у главных богов. При этом женщины-воины, которые с наступлением утра смыли черную окраску со своих лиц и рук (что означало, что они не были настоящими порождениями ночи) встретили ламий по-дружески и в какой-то мере даже по-родственному, как младшие сестры старших. При этом ничего сверхъестественного в наших освободительницах я не обнаружила. Обычные молодые женщины, только какие-то слишком уж резкие и бойкие, запросто держащие себя и с ламиями, и с богами. Но чего можно ждать от тех, кто живет вместе с сверхъестественными существами и рожает от них детей? Толкалась только у меня в голове какая-то неопределенная мысль, что часть из этих женщин мне совсем не чужие по крови, но только я никак не могла взять в толк, почему это так.

Но главное началось, когда мы пришли туда, где нам предстояло жить. Там нас встретила богиня Амалур и ее помощница из смертных по имени Фэра, примерно одного со мной возраста и положения. Нет, эта Фэра была уже не совсем смертной, но пока еще не стала полностью похожей на ламию. Ее adur уже пробивался откуда-то изнутри, будто первые язычки огня из-под груды сухого хвороста. Да, действительно так. Возможно, что ламиями не рождаются, а становятся, вступив в связь со сверхъестественными существами… и я тоже, пожив рядом с Эцаем и другими, обрету способность творить волшебство. Мне откровенно страшно от такой перспективы, она меня пугает до дрожи, но, сказать честно, у меня совершенно нет выбора. Я уже заключила договор с Эцаем и отныне должна исполнять его со всем возможным тщанием.

Под строгим взглядом богини госпожа Фэра и ее юные помощницы, появившиеся чуть позже, забрали у нас всех детей, уже способных обходиться без непосредственного ухода матери, и присоединили их к разноплеменным детям своего народа. Исключений из этого правила не было. Отправились вместе с госпожой Фэрой и две моих дочери: Алэйа (11 лет) и Оррига (8 лет). Когда они уходили, то богиня Амалур обещала, что мы сможем видеться со своими детьми каждый день, но воспитываться они будут по тем правилам, которые для своих людей определил сам Эцай. При этом никто не посмел не то чтобы сопротивляться, но даже протестовать. А как же иначе, ведь Орци, Эцай и их воительницы все еще были здесь, а еще потому, что я за всех за них дала Эцаю слово жить по обычаям и законам его народа, – и неважно, что это слово было дано под давлением обстоятельств. Последнее было важнее, потому что мы, аквитаны, не часто даем свое слово чужакам; но если даем, то соблюдаем его вне зависимости от обстоятельств.

Впрочем, с отделения детей все только началось. Взрослых и подростков обоих полов (которых было совсем немного) тоже разделили на три части. Взрослых мужчин (воинов среди них не было, только погонщики ослов) отправили обустраиваться в выделенных для них палатках, а старшим среди них назначили погонщика по имени Игон, рассудительного седовласого мужчину старшего возраста, к которому обычно все обращались за советом. Поскольку никто из нас не знал языка богов, но зато очень многие были знакомы с речью наших северных соседей кельтов-вибисков, то в помощь Игону в качестве толмача был назначен новообращенный в веру Эцая юноша-кельт по имени Воган. Он был одним из тех, кто пришел в мир Эцая другой дорогой и, пробыв тут две луны, уже успел немного освоить священный язык богов.

Закончив с детьми и мужчинами, как с существами, изначально нуждающимися в заботе в первую очередь, богиня Амалур, которую тут звали обычным для римлян именем Марина дочь Виталия, принялась за взрослых женщин. Одних, у которых были малые дети, поселили в гостевом доме, разделенным на несколько комнат; других, молодых девушек и женщин, чьи дети были старше и теперь воспитывались госпожой Фэрой, поселили в доме, разделенном на правую и левую половину. Это, конечно, не был наш родной дом, этхе, но там мы чувствовали себя гораздо лучше, чем в римском эргастуле, где нас держали подобно двуногим животным.

Но сначала нам всем пришлось познакомиться с тем, что такое banya, и пройти осмотр и беседу с богиней Амалур. Так же, как и Эцай, она хотела, чтобы ее считали обычной смертной, поэтому почти не использовала adur, а в делах ей помогала светловолосая женщина, хорошо владевшая языком кельтов-вибисков. Звали ее леди Гвендаллион и здесь она была почти равна мне по положению… Но сначала была banya. У нас, аквитанов, нет обычая мучать друг друга горячей водой и едкой белой пеной, не то что у полусумасшедших римлян с их термами; но, как оказалось, в мире Эцая эта забава тоже в большом почете. Я уже стала сомневаться, что выдержу пытку ужасной жарой, шершавой мочалкой и горячей водой, которой меня поливали две темные девицы, похожие на детей ночи (только немного светлее и не такие дикие), но тут мне дали знак, что все закончено и я могу покинуть это страшное место. Сразу после banya меня ждала встреча с богиней Амалур. Удивительно то, что после ужасных процедур я стала чувствовать себя гораздо лучше – дышалось легко, появилась бодрость и даже какая-то приподнятость.

Не буду говорить о том, что я пережила за то время, пока прикидывающаяся смертной целительницей богиня осматривала мое тело и задавала вопросы о моей прошлой жизни. Лишь после беседы с богиней я наконец поняла, какая пропасть разделяет нас, увлеченных римлянами в мир Эцая, и весь остальной народ аквитанов. Теперь я вдова, даже несмотря на то, что мой супруг Тибалт на момент нашего расставания был жив и здоров и у меня нет никаких известий о его смерти. Но та пропасть, которая теперь лежит между нами, равносильна смерти. Я умерла для него, а он умер для меня. Первое значит, что ни Секст Лукреций Карр, ни кто-нибудь еще не сможет шантажировать моего мужа, терзая на глазах всех мою плоть и душу, а также плоть и душу моих дочерей, которых римляне тоже не постеснялись бы прилюдно изнасиловать.

Второе означает, что теперь мне нужно сделать выбор: блюсти свое вдовство дальше или сделать новый выбор. Здесь принято, чтобы вдова снова выходила замуж, хотя никто ее к этому не принуждает. Здесь от тебя ждут, что ты сделаешь все, что необходимо для общего блага, но твое личное останется только твоим и больше ничьим. Здесь у одного мужчины может быть множество жен, но все они входят в семью по доброй воле и взаимному согласию, и если кто-то один скажет «нет», то брак не состоится. Поэтому я буду думать и смотреть, позовет мое сердце к какому-либо мужчине или же оно навсегда останется немым. А пока я жду; мне нужно решить, какое дело я изберу для себя в будущем, ибо тут трудятся даже облеченные властью. Когда все вокруг заняты, княгине Сагари тоже негоже бездельничать. Лучше всего я разбираюсь в людях, в том, кто чем живет и какие мотивы у него настоящие, а какие только для отвода глаз. Но я не знаю, пригодятся ли мои таланты там, где уже есть Эцай и Амалур. Ведь они все сделают лучше меня, а мне, наверное, лучше взяться за исконный женский инструмент – прялку.