Александр Барышев - Лавка колониальных товаров [СИ]

– Задумал что-то? – спросил Серега.

– Так пока, – Бобров неопределенно покрутил пальцами. – Ладно. Всем всё ясно? Тогда пошли, не будем терять времени. И помните – обо всем молчок, если конечно хотите остаться в живых.

– Сурово, – сказал Серега, поднимаясь. – А как же завтра с сетями?

– Подождут сети, – Бобров коротко хохотнул. – Мы их потом рядом с Херсонесом выставим.

По дороге домой Бобров остановился на площади, утыканной разнокалиберными киосками, ларьками и открытыми прилавками так плотно, что порой покупатели должны были между ними протискиваться. Причем протискиваться, внимательно глядя под ноги, потому что там внизу еще сидела масса народу с плодами садов и огородов, разложенных на ящиках, коробках, а зачастую просто на картонках, постеленных на грязный асфальт. В воздухе стоял гул голосов, вычленить из которого отдельные слова было довольно сложно. Да Бобров и не пытался. Он купил у бабки кило помидор, пучок укропа у ее соседа и полкило сосисок в ларьке рядом. Сосиски были, конечно, далеко не говяжьи, но Бобров успокоил себя тем, что с одного раза ничего не будет.

Квартира встретила Боброва пыльным запустением, к которому он уже привык. Жена ушла лет пять как, оставив после себя только недобрую память. Бобров в принципе уже привык к своему холостяцкому бытию и не видел ничего особенного в том, чтобы самому себе сготовить ужин, пусть даже и такой примитивный как вареные сосиски. Однако к сосискам надо было что-то изобрести, потому что жевать эти якобы мясные изделия просто так было бы скучно.

Бобров пошарил по закромам и сусекам и извлек на свет несколько картофелин и подувянувший огурец. Почистить картошку было делом нескольких минут и, поставив ее варить, он принялся нарезать салат из помидор с огурцом. Картошка сварилась быстро, сосиски сварились еще быстрее, но салат Бобров порубил еще быстрее сосисок, отправив туда всю купленную зелень и остатки подсолнечного масла из бутылки. Ужин получился на славу и Бобров отдал ему должное, изучая настольную книгу молодого олигарха под названием «Финансист». К сожалению, рецептом быстрого обогащения автор не владел, а описанная им биржа не могла быть в городе по определению.

Бобров вздохнул и отправился мыть посуду, предварительно нагрев воду в старинной алюминиевой кастрюле.

Когда он уже пристраивался на старом продавленном диване, готовясь отойти ко сну, зазвонил телефон и Смелков таинственным голосом, понижен-ным до шепота, сообщил, что он нашел, чем можно торговать с древними товарищами. Боброву стало любопытно, но он жестко прервал Смелкова, сказав, что по телефону такие вопросы не решаются и чтобы он по этому поводу больше не звонил не только ему, но и кому бы то ни было.

Юрка обиженно засопел и повесил трубку, а Бобров, повозившись немного, кляня Смелкова и неудобный диван, провалился в сон.

И приснилось ему, что он Бобров, обряженный в тунику с красной полосой по подолу, стоит у рулевого весла собственной триеры, которая бодро рассекает волну под большим прямым красным парусом. А сразу за мысом открывается по правому борту белый город с портом полным кораблей. И, главное, он твердо знает, что недалеко за городом в роскошной вилле ждет его прекрасная женщина, которая, вот чудо, является его законной женой перед богами и людьми. А в городе, недалеко от театра стоит большой дом славкой и складами, где сибаритствует известный купец с недоступным языку прозвищем Смелков. Через недельку же должны нагрянуть ушедшие в Гераклею Понтийскую на испытания нового корабля Вован и Серега. Эти не пойдут вдоль берега, как здесь принято, а рванут напрямик через море. Барометр вроде не падает, компас, хоть и шлюпочный, у них есть, а по прямой тут всего-то полторы сотни миль – сутки ходу при нормальном ветре...

Бобров проснулся среди ночи от какого-то сладкого томления. Можно было назвать это предчувствием, но он давно уже не верил в мистику. Однако, воспоминание об увиденном будоражило и опять заснуть не получилось. Бобров дотянулся до выключателя настольной лампы сзади себя и посмотрел на часы. Стрелки показывали три часа ночи. Почувствовав, что спать больше не получится, он встал и пошел на кухню, где поставил на огонь чайник.

Заварив какой-то травы, продающейся под маркой цейлонского чая, он вышел с кружкой на балкон. В соседнем доме, тоже на пятом этаже горело окно. Бобров усмехнулся, представив себе такого же как он, озабоченного мыслью о невозможном, индивида. Фонари на улице горели тускло и через один, и Боброву вдруг стало невыносимо тоскливо, как не бывало уже давно, с тех самых пор как ушла жена. То ли сон был тому причиной, то ли призрачное видение белого города, который то ли был, то ли не был – Бобров не мог определить. Он прихлебывал бурду, называемую чаем, а мысли витали где-то далеко от балкона, на котором он стоял.

Бобров встряхнулся. Старая неизжитая интеллигентская черта: рефлексия и самокопание. Сколько он от нее не избавлялся, стоило расслабиться, вот как сейчас, и пожалуйста вам. Нет, чувствуется, не стать ему образцовым капиталистом и даже просто капиталистом не стать. Там требуются люди с совершенно иным складом характера. Жесткие, волевые, упорные. Бобров вздохнул. Жесткости ему явно не хватало.

Чай с надписью «Цейлонский» на коробке хоть и был жуткой бурдой, но свою функцию по поднятию тонуса выполнил исправно. Теперь спать Бобров не хотел вообще. Он порылся на книжных полках и вытащил оттуда слегка запыленный раритет под названием «Очерки по истории древнего мира» издания ажно 1938 года, которую он стрельнул у матери, когда она окончательно вышла на пенсию, и категорически завязала с преподаваемым предметом.

К сожалению, про Херсонес там было всего несколько строчек, но зато очень много про древнюю Грецию. Бобров и не заметил, как увлекся, заварил себе еще чая и просидел, вернее, пролежал над книгой до семи утра, пока жестяным звоном не задребезжал старинный будильник.

... Вован вместо того, чтобы вечером пойти в магазин, вдруг изменил курс и посетил лавку с вывеской «Канцтовары» где купил тетрадь и авторучку. Вован не любил что-либо обещать, но уж если пообещал, старался сдержать слово. Поэтому, скрепя сердце, он отменил вечерние посиделки с мужиками в одной из будок, выстроившихся в три ряда вдоль берега, засел в каюте за разложенным столом и принялся черкать в тетради. В нагревшемся за день корпусе вечером было душновато, и Вован включил вентилятор. Через час упорной работы, изрисовав непонятными каракулями полтетради, он пришел к какому-то выводу, запер каюту и побрел по берегу, рассматривая валяющиеся там и сям деревяшки пока солнце окончательно не зашло и не сделало его затею бессмысленной. Тогда он с легкой душой завалился спать и сны его не мучили.