Алексей Вязовский - Я спас СССР. Том I [litres]

– Все будет хорошо, Степан Денисович! Я вас буду защищать, – я пристально смотрю в глаза оторопевшему Мезенцеву и срываюсь прочь. Быстро проскакиваю народ у гардеробов, догоняю бровастого. Дорогу мне заступает мужчина в очках… черт, да это же молодой Андропов! Хотя какой он молодой – ему полтинник в этом году стукнул.

– Молодой человек! – строгим голосом говорит Юрий Владимирович.

– Леонид Ильич, – кричу я в спину Брежневу. Тот оборачивается, узнает меня. Его хмурое лицо озаряется улыбкой.

– Русин! Ты сегодня выступаешь?

– Да, после обеда.

Свита Брежнева смыкается вокруг нас, внимательно меня разглядывает. Узнаю аскетичное лицо Суслова, седоватого Черненко. Некоторых товарищей опознать не удается.

– Хрущев про тебя спрашивал, – Брежнев о чем-то размышляет. Что же ты такой мрачный-то сегодня? Я аккуратно залезаю в память, нахожу период заседания Верховного Совета. Теперь понятно. Брежнев возглавлял ВС долгие годы. Одновременно совмещая эту должность с должностью второго секретаря ЦК. Набрал большой аппаратный вес. Это стало беспокоить Хрущева. И тот решил убрать Брежнева из Верховного Совета. Именно с этого момента Леонид Ильич окончательно решился на заговор. Нет, и до этого он сам и его соратники вели такие разговоры. Но все чисто теоретически.

– В связи с гимном?

– Да. Слова ему понравились, да и Федин хороший отзыв прислал.

– Леонид Ильич, нам пора, – Суслов постучал пальцем по наручным часам.

– Вот что, Русин. – Брежнев смотрит через мое плечо, его лицо кривится. Я оборачиваюсь, вижу, что к нам подходит Мезенцев. – Пойдем с нами, познакомлю тебя с Никитой Сергеевичем.

Встреча с Хрущевым произошла не сразу. Сначала мы долго шли коридорами, поднимались по лестницам. Брежнев то и дело останавливался перемолвиться то с одним, то с другим человеком. Шептал что-то на ухо, хлопал по плечу, расцеловывался. Свита терпеливо пережидала все эти церемонии. Потом мы зашли во что-то наподобие банкетного зала, который располагался, по моим ощущениям, позади сцены Кремлевского дворца. На входе сотрудники КГБ с цепкими взглядами меня вежливо обыскали, проверили документы.

Наконец Брежнев подвел меня к одному из столов, богато заставленному деликатесами. Икра черная и красная, белуга, десятки салатов, зажаренный целиком поросенок на подносе и даже экзотика – ананас и манго. Много бутылок с алкоголем, но все пока закрытые. За столом сидели с десяток мужчин. Они живо переговаривались, смеялись. Многие ели, но практически никто не пил. Во главе находился загорелый Никита Сергеевич. Небольшого роста, пузатый, лысый, с простецкой широкой улыбкой. Глаза, впрочем, совсем не простые – хитрые и злые.

– Леня, где ты ходишь? – Хрущев вилкой указал Брежневу на место рядом с собой. Люди из свиты тут же рассосались по свободным стульям, Ильич остался стоять. Лишь слегка угодливо согнулся.

– Никита Сергеевич, это тот самый поэт, что сочинил новые слова к гимну. – Брежнев легко подтолкнул меня вперед. – Русин Алексей.

– Добрый день, товарищи. – Я поздоровался сразу со всеми. Мне молча покивали.

– Ну, здравствуй, Русин, – первый секретарь ЦК обернулся, махнул рукой. К нему тут же подскочили два официанта. – Дайте товарищу стул и приборы.

Сели мы странно. Между Хрущевым и Брежневым было совсем немного места, но меня втиснули именно туда. Поставили стул, тарелки с вилкой и ножом.

– Угощайся, Алексей. – Хрущев поощряюще указал на стол. – Все свежее, полезное. Я тут по совету врачей решил сесть на диету, но товарищам не запрещаю.

Тарелка Никиты и правда была пуста. А вот его пузо – весьма большое.

– Расскажи о себе. – Хрущев сделал знак, и официант тут же налил ему в бокал «Боржоми» из бутылки. Соратники первого секретаря замолчали и выжидающе на нас уставились.

– Я русский, родом из Нового Оскола.

– О… земляк! – Никита Сергеевич по-доброму улыбнулся. – Продолжай.

– Сирота. Отец погиб в войну, мама умерла позже. Отслужил в погранвойсках, учусь в МГУ, пишу стихи и прозу, возглавляю Советский Патриотический Клуб «Метеорит».

– Какой еще клуб? – вдруг проскрипел рядом Суслов. – Это нарушение постановления Политбюро ЦК ВКП от 32-го года. О роспуске пролетарских организаций в области литературы и организации на их основе Союза писателей СССР.

Вот это удар! Подлый, исподтишка.

– Мы официально зарегистрированы Министерством культуры.

– Опять Фурцева! – рядом зашевелились члены Президиума.

– Да ей закон не закон!

– Товарищи, тихо, пожалуйста. – Хрущев взмахнул рукой. – В постановлении от 32-го года не было запрета на создание новых творческих объединений. Лишь о роспуске старых.

– Но Минюст имеет инструкцию на этот счет, – вновь встрял вредный Суслов.

Вот же зараза, никак не уймется! Надо срочно спасать «Метеорит». Я перехожу в режим «форсаж», взвывает СЛОВО в голове.

– Товарищи, почему милиционеру трудно исполнить супружеский долг? – интересуюсь я у мужчин за столом. На меня с интересом смотрят все – и Хрущев с Брежневым, вижу хитрые глаза Микояна и Черненко, даже у Андропова с Сусловым появляется на лице что-то живое.

– Потому что он живет по инструкции, а по инструкции положено сначала исполнить два супружеских долга в воздух.

Дружный хохот пугает официанта, который в этот момент наливает мне минералку. Он вздрагивает, и несколько капель проливается на скатерть. Но никто этого не замечает. Хрущев вытирает слезы, Брежнев бьет меня по плечу.

– Это я к тому, – продолжаю мысль, после того как все отсмеялись, – что жизнь, Михаил Андреевич, сложнее инструкций.

Суслов пожимает плечами. На его лицо вернулась привычная хмурая мина, но мне он больше не возражает.

– Наш человек! – Хрущев громко сморкается в большой белый платок. – Клуб твой разрешаю. И сегодня помощники позвонят в хор Александрова. Леонид Ильич, проконтролируй. Как будет запись гимна – мне на стол. Послушаем на Президиуме, что получилось.

– Хорошо, Никита Сергеевич, – Брежнев согласно кивает.

Окружение Хрущева теряет ко мне интерес – люди возвращаются к еде и застольным разговорам. Я тоже налегаю на деликатесы – обеденное время, надо подкрепиться. Разговоры вокруг сплошь нейтральные и даже мрачные. Обсуждают смерть Маршака и его похороны, пожизненный срок Нельсона Манделы, который тот получил на днях. Обращает внимание на себя тихая беседа Косыгина с двумя мужчинами. В одном я узнаю Подгорного, в другом – Воронова. Оба – члены Президиума, их портреты висят в красном уголке общаги. Косыгин осуждающе говорит о новом Гражданском кодексе РСФСР. В нем отменили сталинскую статью о производственных артелях и кооперативах. Классика жанра. Вместе с водой выплеснули ребенка.