Иван Кузнецов - Черные крылья [litres]

Настал момент, когда адъютант подошёл снова и произнёс значительно:

– Следуйте за мной!

Люди, прежде окружавшие Гитлера плотной стеной, теперь в большинстве разошлись. Адъютант вежливо, но совершенно безапелляционно предлагал встречным посторониться – вне зависимости от чинов. И какая степень сознания собственной важности ни была написана на лицах всех этих людей, они без возражений освобождали дорогу. Адъютант предводительствовал нашей маленькой процессией с достоинством, чувствовалось, что он считает аудиенцию торжественным для меня событием, хоть и обыденным – для себя.

Волнение отступило, как случалось во время особо важных испытаний и государственных экзаменов, когда задание уже получено и надо его выполнять.

Адъютант представил меня, и Гитлер тут же, возвысив голос, сказал обо мне всему залу несколько слов, которые, определённо, считал весомыми. Публика разразилась приветственными возгласами, в которых не слышалось ни искренности, ни даже показного энтузиазма. Похоже, что период увлечения мистикой у этих людей если и был когда-то, то уже прошёл, и чудеса Тибета их попросту не интересовали. Гитлер совершенно не заметил, что реакция на его обращение к публике оказалась вялой. Он с интересом меня рассмотрел. Задал несколько вопросов о моих умениях – почему-то штандартенфюреру Хюттелю, как если бы я не умела говорить по-немецки. Наверное, он так и думал: что я через пень-колоду понимаю, но не способна связать в ответ и двух слов.

Какое впечатление произвёл на меня Гитлер вначале?

Известный человек всегда выглядит на фото и кадрах кинохроники не так, как в реальной жизни. В реальности ты видишь рост, и лишние неровности кожи, и лишние нервические жесты, слышишь голос, не искажённый ни записью, ни особенностями воспроизведения звука, ощущаешь прикосновение руки и можешь определить температуру, влажность, степень уверенности жеста… В общем, плоская картинка становится объёмным живым человеком. Всё так и произошло на сей раз. Один нюанс: передо мной на расстоянии рукопожатия оказался отнюдь не человек. Точнее, не только человек.

Да, чуть не забыла! От фюрера хорошо пахло. В отличие от большинства встреченных здесь мужчин, которые пользовались одеколонами с резкими, сильными запахами, и членов экспедиции, которые при этом ещё и потели, Гитлер надушился чем-то лёгким и сладковато-вкусным, вроде карамельки. Похоже на запах французских духов, который я теперь знаю, но тогда мне не с чем было сравнить. В общем, эта лёгкость и приятность аромата немного сбила меня. Но не надолго. Потому что Гитлер протянул руку…

Он ласково и покровительственно погладил меня по голове. И на меня обрушилась его энергетика. Бездонный ушат энергетических помоев. Они всё изливались на мою голову, и поток их лишь усиливался. С чем сравнить? С дурным запахом изо рта, когда человек всё говорит и говорит с тобой, близко поднося своё лицо к твоему… С полуразложившимся содержимым забытого помойного ведра… Не совсем то… С гнойной раной?… С трупом! Отвратительная энергетика разложения – не человека, а целого эгрегора.

Мне хотелось скорее вывернуться из-под руки, которая лежала на моей макушке, казалось, слишком долго. Но я терпела.

Эгрегор, который внезапно обнаружился под тонкой человеческой оболочкой, был необъятно огромен. Он не был человеческим. Через фюрера, как через портал, он проходил из совершенно иного, чуждого мира. А из нашего мира, вероятно, что-то в себя засасывал.

Вокруг, очень тесно сбившись и всё равно занимая огромный объём, вились души. Их было там без счёта – тысячи, быть может, десятки тысяч, сотни. Они не могли отойти от своего губителя. Они погибли безвременно, мучительной смертью, тела многих – или части тел – не были погребены. Таким способом убийца, а точнее, стоявшие за ним силы высосали из тел и душ людей большую часть энергии. Вялые, блёклые, измученные, они не могли разорвать связь с тем, что поглотило большую часть их существа.

Меня поганому эгрегору не удалось ни напугать, ни подсосать. Ни, тем менее, восхитить. А многих, наверное, сбивала с толку и восхищала мощь внезапно прорывавшегося нечистого потока. Я чувствовала, что закрыта для этой отвратительной энергетики, а всё же хотелось отплёвываться и мыться с мылом.

Гитлер поспешно отнял руку от моей макушки. Он ощутил стоявшую за мной силу, но природы её не распознал и старался объяснить для самого себя. Решение нашлось быстро – совершенно не мотивированное.

– Этот ребёнок обладает идеальным пророческим даром, – объявил он во всеуслышание. – Что бы она ни предсказала любому из нас, будет так, можно не сомневаться.

С чего он взял?!

Теперь присутствовавшие на приёме проявили куда больший интерес к моей персоне, чем в момент представления: десятки пар глаз принялись беззастенчиво меня рассматривать. Но аудиенция была окончена. Герр Хюттель повёл меня к выходу. Наверное, он не был вхож в этот элитный клуб и не мог оставаться на приёме после того, как дело, ради которого нас с ним пригласили, было окончено.

Начальник выглядел довольным. Он получил возможность напомнить о себе фюреру, засветиться в высшем кругу рейха, подать свою деятельность в выгодном свете.

Пока служебная машина везла нас назад, я старалась не думать. Вот останусь одна в своей гостиничной комнатке, экранируюсь и до начала сеанса связи стану разбирать по полочкам впечатления и чувства.

Ещё пока ехала в автомобиле, ощущала, как незнакомые люди пытаются издалека выйти со мной на мысленный контакт. Оставшись одна, прислушалась. Так и есть! Мёртвые. Бесчисленные пленники фашистского эгрегора жаловались и молили о помощи. Я пригласила мёртвых подойти, но у них не было сил покинуть место своего заключения. Мне вдруг показалось, что часть из них ещё живы, они, может быть, ещё двигаются и дышат, но находятся в том сумеречном состоянии телесного умирания, при котором душа уже частично отделилась от тела.

Так далеко и тихо звучали голоса, так слабо мерцали образы, что я ничего не могла толком уловить. Но и того, что удалось уловить, было достаточно: возникло ощущение, будто издали заглянула в преисподнюю. Дурацкое колдовство с вызыванием нечистого посредством жертвенной крови на этом фоне выглядело безобидной игрой.

Эгрегор без остатка рассеивал светлую энергию. Глупо было надеяться помочь в такой ситуации: если б один человек мог справиться с фашистским эгрегором, или хоть десять, сто человек могли справиться, то не было бы ни фашистов, ни войны. Мне запрещено заниматься мёртвыми – и совершенно справедливо. Надо перестать прислушиваться, надо делать то, что могу. Я поставила было заслон, но почувствовала, что тем самым предаю моих тихих собеседников.