Иван Кузнецов - Черные крылья [litres]

Надо делать, что могу…

Точно!

Шаманы учили: если дело не выходит, а надо – проси помощников.

Я знаю! Я знаю, кого попросить!

Я же лично знакома с несколькими из тех, кого про себя называю «небесными воинами»: сама помогала уходить душам умерших от ран бойцов, что на моих глазах поднимались из санитарных эшелонов. Кому помогала, кого просто провожала мысленно.

Не успела ещё позвать, не успела и додумать, как они оказались прямо передо мной. Большой отряд – батальон, а может, целый полк, я ж не разбираюсь! Сомкнутое золотое свечение окружало их. Никогда не видела такой красоты!

Только начала что-то сбивчиво объяснять, как меня перебили с добродушным нетерпением: «Да мы их сами слышим. Давно. А найти не можем. Дорогу покажешь, сестрёнка?»

Редко выпадают в жизни минуты такого безоблачного счастья, что я испытала в тот момент. «Я проведу вас, родные!»

Вот здание имперской канцелярии снаружи и изнутри. Через этот образ мне проще подступиться к Гитлеру. Вот лицо Гитлера на расстоянии вытянутой руки: поры кожи, волоски в усах, пустые зрачки. Вот прикосновение ладони фюрера к моим волосам – что делать, пришлось опять испытать это мерзкое ощущение. «Ох, родные, ну как, достаточно? Прошли?» – «Прошли-прошли! Спасибо, сестрёнка! Теперь не заблудимся». И сразу – легко, светло и чисто. Никакого Гитлера, никакой канцелярии. Сквозь золотую дымку увидела вдали, как тянутся тонкие руки и кого-то уже поднимают…

На грани сознания раздался протяжный, душераздирающий вой: эгрегор почувствовал, что теряет свою добычу.

Что же, так-таки и нет войны на тонком плане? Или вернее будет сказать, что мы, простые земные люди, не доросли, чтобы участвовать в ней на равных с просветлёнными душами…

На следующий день Ульрих с натянутой решительностью предложил мне попрактиковаться в предсказании грядущих событий. Ну, ясно! Ни начальник отделения, ни кто бы то ни было другой не решится взять и брякнуть Гитлеру в лицо: «Вы, мой фюрер, маленько перепутали, девочка у нас прошлым занимается, а по будущему вовсе не спец; короче говоря, ошиблись вы, хайль вас так и этак!»

Проще попробовать: вдруг да получится. Будет повод доложить по команде, а то и самому , как гениально он открыл дремлющий талант в одной юной фашистке, которую видел всего пять минут. Если же дело ни в какую не пойдёт, а фюрер, у которого, по слухам, дьявольская память, на беду, вспомнит и спросит, то можно будет с чистой совестью ответить: работаем над этим, полируем дар, фрейлейн делает успехи.

Глупое подобострастие разозлило меня. Я ещё не пришла в себя после отрезвляющего действия гитлеровской ладони на мою голову: разочарование в тех, кого так хотелось ещё вчера считать новыми товарищами, всё углублялось.

Разве никто из них не способен почувствовать беду, которую принёс нацизм миллионам людей? Разве никто из них не способен, как я, услышать зов погибших и замученных? Сильные спириты не слышат, ясновидящие не видят? До поры, находясь в очарованном состоянии, – возможно. Но работа требует ясного сознания, она резко избавляет от иллюзий.

Что там Ульрих написал, а мне понравилось про «незримую, тайную власть»? Воистину, «искус»! Я напрасно пыталась убедить себя, будто оккультные занятия обязательно представляют собой «способ любить», будто советские специалисты по нейроэнергетике и фашистские оккультисты могли бы превратиться из врагов в союзников. Всё прямее, сильнее и проще: «как два различных полюса, во всём враждебны мы». Да, мы делаем одно дело; да, мы с одинаковой страстностью увлечены им; порой понимаем друг друга с полуслова, с полумысли. Но власть и любовь – это разные двигатели любого дела, любого душевного порыва – противоположные; они не совместимы! Потому мы – по разные стороны фронта даже на тонком плане бытия…

Хотите предсказаний? Да подавитесь! Как там Женька объясняла? Настройка и точность вопроса – только полдела. Надо полностью отключить интерес. Женьке, с её кипучими эмоциями, с её максимализмом, с предельностью чувств, удивительным образом удавалось полностью отключить собственные желания и надежды, чтобы стать абсолютно прозрачной для информации о будущем, которая приходила в её сознание напрямую, безо всяких подручных средств.

Мне – проще, чем Женьке. Она предсказывала для своих, для товарищей и подруг, которых любила, – о судьбах их родных и близких, об их собственном будущем. Для себя – о том, что было важнее жизни: о ходе войны, о судьбе Родины. Мне же придётся вещать людям, которые мне безразличны. Если я узнаю, что Ульриху, к примеру, предстоит отправиться в командировку на территорию оккупированной Франции и там погибнуть от рук подпольщиков-антифашистов, то сердце моё не разобьётся от горя. И от радости не пустится вскачь. Мне всё равно.

Ульрих познакомил меня со специалистом по рунам из учебно-исследовательского отделения по письменам и символам – пожилым, худющим, взлохмаченным и страшно мрачным дядькой, лицо которого было удивительного смугло-красного цвета. Я потом порасспрашивала о нём. Оказалось, он был участником антарктических экспедиций, где лицо его и обгорело навеки от солнца и снега…

За эту небогатую информацию об оккультисте – участнике антарктических экспедиций – я неожиданно получила особую благодарность от наших…

Дядька взялся наставлять меня в искусстве гадания на рунах. И хоть сам он не производил приятного впечатления, руны от его объяснений ожили, стали легкочитаемы – не то что в Игоревых фолиантах! Два-три занятия – и я уже управлялась с ними по-свойски. Убедившись в этом, краснолицего специалиста поблагодарили и быстро спровадили восвояси, чтобы не делить лавры с другим отделением, если паче чаяния из моих гаданий выйдет толк.

Но пробные предсказания на рунах выходили у меня какими-то психологическими: про чувства, про осознание, про готовность к переменам. Ульрих послушал-послушал – и поставил мне задачу предельно жёстко:

– Никаких эмоций, никакой личности! Читайте факты! Проявленные факты.

До этого момента я тщательно выверяла каждое слово, чтобы не ошибиться, чтобы выдать максимально точную информацию. Тем более что мы экспериментировали на самом Ульрихе. Предложение лепить факты и не думать об их эмоциональной подоплёке разозлило меня, так как лишало будущее вариативности. В корне неверный, примитивный посыл! Что ж! Получите ваши «факты»!

– Вам предстоит командировка на оккупированную территорию. Вам не следует ехать: там вас убьют, – отчеканила я, уставившись, не мигая, в глаза своему наставнику. – Но вы поедете, – добавила без тени сомнения.

Ульрих побледнел, лицо застыло, превратившись в маску. Вылитый труп!