Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

Само собой, я попытался найти хоть какие-нибудь концы в интернете, но тщетно. Никаких упоминаний ни о той заметке, ни о Томми Ти не обнаружилось. Ещё бы, сто лет – срок немалый. Кое-что, конечно, остаётся, но когда ищёшь конкретику, она оказывается той самой иголкой в стоге сена, да и стог за это время вырастает до размеров средней горы.

Между тем, работы по постройке дирижабля велись и велись успешно, так что не прошло и года, как Кукро буднично объявил:

– Всё, друзья мои, дело сделано. Можете отправляться в путь.

Как ни ждали мы этого дня, новость застала нас обоих врасплох. Ещё примерно неделю мы потратили на сборы, хотя могли бы управиться гораздо быстрее, благо всё было заранее предусмотрено и готово. Но уж слишком реальным сделалось расставание с нашими женами и детьми, которое до тех пор казалось чем-то далёким и потому нетрудным. Нет, сказать близкому человеку «Ну, бывай, надеюсь, скоро увидимся», когда только и можешь, что именно надеяться, очень и очень тяжело.

Основные дела я, разумеется, уладил загодя, ещё когда мы всем семейством жили некоторое время в Италии. Там мы с Фрианой официально расписались как муж и жена, и я оформил на неё доступ к моему банковскому счёту. Банкам я, разумеется, нисколько не доверял и не доверяю и предпочитаю пусть бумажную, но наличность, однако в качестве некоторого резерва суммы накопившейся там зарплаты, а также деньги от продажи родительского ресторана, были бы неплохим подспорьем на случай, если бы кто-нибудь из моих потомков зачем-нибудь решил вернуться в Европу.

Накануне вылета мне приснилась Уитни. Собственно, приснилась мне не она, а Пеппи, однако я почему-то сразу понял, что передо мной именно Уитни. Сон выглядел реальным, как бывает, когда не только видишь и слышишь происходящее, но и ощущаешь всё вплоть до запахов. Наутро, увы, я уже не помнил точных слов, сказанных Пеппи-Уитни, но точно помнил их смысл, который сводился к следующему: теперь мы станем гораздо ближе друг другу, и она откроет мне больше, чем могла открыть раньше.

Когда мы вошли с Тимом в гондолу и в последний раз задраили люк, происходящее не казалось мне чем-то необычным и волнительным. Достаточно сказать, что последнюю неделю мы делали это по несколько раз на дню, проверяя исправность всех систем и оставляя наш «вечный двигатель» работать по много часов кряду. Съестные припасы, инструменты, оружие, одежда, даже два ноутбука (один из которых я использую прямо сейчас для написания этих строк) были уложены заранее, так что в утро отлёта нам осталось лишь убедиться в нетронутости всего нашего скарба, поблагодарить Кукро и его бригаду за превосходные труды, пожелать всем счастливо оставаться и отдать швартовые.

Дирижабль наш к тому времени был уже выведен из ангара, который по договорённости должны были демонтировать через три месяца, если мы не вернёмся. Расчёт был прост: от нас до Южного полюса где-то 17 000 километров, то есть даже при слабенькой скорости в 80 км/ч мы должны были оказаться там через десять, ну, пусть через десять дней; столько же обратно; итого, если двадцать дней очень грубо округлить, то на дорогу уходил с большой натяжкой месяц. Двух месяцев для разведки непосредственно того, что находится за полюсом, должно было хватить сторицей. По прошествии трёх месяцев всем должно стать понятно, что мы либо погибли смертью храбрых, либо улетели слишком далеко за полюс, либо попали каким-то образом за Купол и не можем вернуться обратно – а это равносильно первым двум причинам вместе взятым.

Семьи провожать нас к ангару по нашей просьбе не приехали. Мы попрощались опять же заранее, дома, так, как если бы просто уезжали в очередной тур по острову. Кстати, туристическую активность по случаю нашего отсутствия тоже никто отменять не собирался: Ингрид могла прекрасно меня заменить в качестве гида, а Ингон навострился говорить по-английски так, что неплохо справлялся с ролью переводчика. Если его всё-таки потянет в Канаду, всегда есть мой безотказный Калум, который, думаю, был даже чуть-чуть рад отъезду отца, потому что на это время получал в своё полное распоряжение (и под не менее полную ответственность) мою машину. Так что при воспоминании о родных и близких я успокаивал себя мыслью о том, что в наше отсутствие в их жизни ничего особенного не должно измениться.

Полагаясь на толком не проверенные аэродинамические свойства дирижабля, мы решили не ждать оптимальной погоды для старта. Поэтому начавшийся ещё с ночи мелкий дождь и хмурое небо не смогли повлиять на наши планы.

Через иллюминаторы в полу мы с Тимом наблюдали за проваливавшейся в серую пропасть землёй. Ангар быстро превратился в маленький прямоугольник на фоне обступившего его бурого леса, чуть в стороне мелькнула крохотная заводь перед нашей деревней, скрытой под деревьями, с другой стороны появились крыши Окибара – и всё поглотил непроглядный туман. Мы пересели к боковым иллюминаторам и почти сразу же были вынуждены прищуриться от брызнувшего на нас солнца и белизны уходившего вниз ковра тех облаков, которые снизу казались хмурыми и безпросветными. Не нужно было сверяться с высокометром, чтобы понять, что мы за считанные минуты взмыли где-то на два километра и продолжали подниматься вертикально вверх, туда, где нас уже ждали лёгкие и редкие облачка, которые принято называть «слоистыми» и которые свидетельствуют о пониженном давлении.

Урчал только насос, неторопливо откачивая воздух из центральной камеры. Мы переглянулись.

– Ну, что, полетели? – не сдержал улыбки Тим.

– Похоже на то, – ответил я, потягиваясь и изображая полное умиротворение, хотя сердце у меня, признаться, колотилось в тот момент будь здоров. – Отключи-ка мотор.

Тим выключил насос, чем нисколько не повлиял на скорость подъёма, но зато теперь мы могли в тишине поползать по гондоле и поприслушиваться, не донесётся ли предательский свист убегающего через какую-нибудь щель драгоценного воздуха. Вообще-то ползал я, а Тим сличал показания давления внутри и снаружи, которые ни под каким предлогом не должны были совпадать.

– Спать не хочешь? – для верности поинтересовался я.

– Кислород в норме, так что нет, – браво отрапортовал Тим и снова включил мотор, на сей раз запуская заодно и пропеллеры.

Их у нас было пять – по два на обеих сторонах фермы и один на корме. Мы рассчитывали на то, что их совместных усилий хватит, чтобы гнать наше судно вперёд даже в разряжённом воздухе стратосферы. Тим видел точно такие на разбившемся дирижабле шведов, а они, судя по их рассказам, неплохо чувствовали себя как раз на нужных нам высотах – порядка двадцати километров и выше.

Гондола, как и всё основное оборудование, крепилась к ферме, так что раздувшиеся почти полностью бока дирижабля оказывались достаточно далеко от нас, чтобы не сильно мешать рассматривать небо вверху. А оно к этому времени стало просто поразительным по красоте: мрачным, тёмно-синим, даже чёрным. И только у самого горизонта, словно прочерченного двумя линейками, оно светлело и соприкасалось с облачной белизной тропосферы нежнейшей голубизной. Под нами уже было четырнадцать километров или девять десятых всей земной атмосферы. Четырнадцать километров плотного воздуха, который теперь мешал чётко видеть землю, но зато больше не мешал смотреть вверх и на солнце. С такой высоты мы при желании, точнее, при отсутствии воздушного фильтра, могли бы видеть землю в радиусе четырёхсот пятидесяти километров, то есть охватить разом территорию больше Франции.