Евгений Красницкий - Так не строят!

– Вот лентяй хитрый, в рот те дышло! – беззлобно выругался Сучок. – Чего дальше-то?

– А дальше слово за слово я его про серьги эти спросил.

– И чего?

– А он отмолчался.

– Вот ты и попался! – хмыкнул плотницкий старшина. – Говори, где соврал, а то пришибу!

– Ничего я не вру! – от возмущения сопли покинули Швырков нос и вздулись роскошными пузырями. – Я от капа кругляш отпилил и обмер – красотища-а-а! Ну, ему показал да говорю: «Вот бы тут блеску добавить», а он говорит: «Пошли, добавим» – ну, мы и пошли… А уж в кузне я вдругорядь к нему подъехал.

– Сопли вытри! – хмыкнул Сучок. – А как блеску добавили?

– А он тот кругляш загладил, да проволоки в него вставил хитро, да вдругорядь загладил – дивно таково вышло! Я-то у него навроде подмастерья был! – Швырок вытер рукавом нос. – Он потом и проволоки дал и серьги для Глашки, почитай, сам сделал, а я только принеси-подай, да слушай, чего рассказывают. И инструмент весь наточил и рассказал, как надо, и учить всякому начал и… по нраву мне то, дядька Кондратий!

– А где он проволоку-то серебряную взял? – начал было Сучок и вдруг оборвал себя. – Погоди, ты сказал, что тебе это дело по нраву?

– Да медная проволока-то, – подмастерье вновь вытер рукавом нос. – Дядька, дозволь у него учиться? Я ведь и так к нему в кузню бегаю – любопытно мне научиться! И по дереву резать, и всяко-разно, и бабью радость опять же!

«Твою мать! Сам в науку попросился! Сам! Дожил, слава тебе Господи!»

– Дозволяю! – плотницкий старшина обрадовался, но виду не показал. – А чего Кузнечик этот за науку хочет?

– Да он даром! Он вообще непуганый какой-то! – В этот раз Швырок вытирать нос не стал. – Только просил, можно ли ему на стройку посмотреть, и всё распрашивает, как строили! Очень ему терем понравился. Только, говорит, расписать бы ещё!

– Любопытный, значит! – хмыкнул Сучок. – Ладно, сам с ним поговорю. Тут, похоже, все сопляки не как у людей! Учиться дозволяю, но на работе волынить не позволю! Вечерами выкручивайся! Понял?

– Спасибо тебе, дядька! – просиял Швырок. – Я пойду?

– Иди, – плотницкий старшина протянул подмастерью топор и отправился было по своим делам, но вдруг обернулся и спросил: – Пим, а ты чего вздыхал-то? Подарил этой Глашке и мимо?

– Хуже, дядька Кондратий! – снова по-телячьи вздохнул Швырок. – Евдоха про то прознала и сначала Глашке в косы вцепилась, а потом в меня! Обе!

– И что? Сильно?

– Угу! – Вздоху парня позавидовали бы и кузнечные мехи. – Чуть глаза не выцарапали и всё на свете не отбили.

– Да-а-а, бывает… – сочувственно покачал головой Сучок.

– Да это ладно, дядька, они ведь теперь это самое…

– Что, не дают?

– Ага! Обе!

– Ничего, племяш! – Сучок блудливо подмигнул. – Где наша не пропадала! Запомни – под подолом завсегда место есть, чтоб наш колышек мог влезть! Запомнил?

– Ага! – заулыбался Швырок: в первый раз в жизни дядька заговорил с ним как… дядька – старший, опытный, добрый. Да не было у Швырка в этот момент ни слов, ни мыслей – одна улыбка до ушей.

– Ну, тогда беги, найди Шкрябку и скажи, что я в крепостной кузне буду.

«Врёт ведь, поганец! Как пить дать врёт! Учится он, как же – к девкам под подолы лазает!

Или не врет все-таки? Ведь и отец, и дед мастерами были, не могло ему ничего не передаться! Ершить его долотом, инструмент и вправду на загляденье наточен, да хитро так – не видал я, чтобы кромки эдаким гандебобером выводили. Надо на этого приблудного самому посмотреть – вдруг действительно мелкую работу делать умеет? Вон на самострел прицел изладил, так, говорят, наши витязи чуть не уссались с радости…

А то с мобелью, тьфу, бабушку твою за левую заднюю, игрушкой этой образцовой, какой день голым гузном ежей давим – больно работа тонкая. Вдруг от него польза будет? Как же я раньше-то не додумался на мальца этого посмотреть, а?

Глядишь, через этого Кузнечика и Швырка к делу пристрою. Резчик так резчик – тоже ремесло не из последних и в артели завсегда сгодится. Может, раз сам взялся, хреном груши околачивать не станет!»

Перед кузней Сучок остановился. Нет, не от смущения – не таков был плотницкий старшина, чтобы робеть какого-то сопляка. Однако жизнь в Михайловом Городке раба божия Кондратия уже пообтесала, и весьма. В том числе и насчёт того, что сопляки разные бывают. Вот и решил мастер осмотреться и, как оказалось, совсем не зря.

Начать хотя бы с того, что кузня работала – из трубы шёл дым, слышался перестук малых молотков, из-под навеса увечный отрок, которого оставили в крепости, поволок в кузню малую корзинку угля, да и вообще на кузнечном дворе порядок царил образцовый – такого раньше, до того, как хозяин кузни боярич Кузьма ушёл вместе с Младшей стражей на ляхов, не водилось. Нет, лягушки, конечно, на кузнечном дворе не квакали, но некоторый рабочий беспорядок всегда присутствовал, а тут… Сучок мысленно хмыкнул, открыл дверь и застыл на пороге – внутренности кузни изменились неузнаваемо!

«При Кузьке всё кучами валялось, а теперь будто муха не сидела! Это Кузнечик тут такой порядок навёл? Баяли, что Кузька на него кузню оставил – за порядком присматривать. Вот и присматривает… Даже отроков увечных к работе приставил! Даром, что те старше его и в бою побывали… Что ж у нас в Михайловом Городке за место-то проклятое – обычного сопляка днём с огнём не сыщешь?»

И тут Сучка заметили. Парень, стоявший за верстаком, поднял голову, и на плотницкого старшину уставился один глаз – второго не было. Мастера передёрнуло.

«Твою ж в бога душу… Ему бы за девками скакать, а он уже на рати побитый! Бороды еще не видать, а ратник! Война-сука, мать твою за ногу!»

Руки мастера непроизвольно сжались в кулаки, и разжать их сразу не получилось.

– Здрав будь, старшина! – увечный отрок дёрнул, видимо, от боли, щекой и с трудом поклонился.

– Здрав будь, здрав будь, здрав будь… – Остальные тоже оторвались от работы, а один, темноволосый и самый младший на вид парнишка добавил: – Заходи, дядька Сучок.

Старшина помедлил, с трудом разжал кулаки, стянул с головы шапку и вернул поклон:

– Здравы будьте, ратники!

Оно вроде бы и невместно мастеру перед сопляками раскланиваться, и ещё полгода назад такое Кондратию Сучку и в голову бы не пришло, но с тех пор немало воды утекло в Пивени. Не мог он теперь не оказать уважение покалеченному на брани воину, и неважно, сколько тому годов.

Повисла неловкая пауза. Странно, но Сучок никак не мог решить с чего начать. Не говорить же, в самом деле, с порога, мол, пойдём, парень, игрушку мою поглядим, ты, сказывают, в тонкой работе петришь, а то затык у меня… Нет, смысленному мужу-мастеру плотницкий старшина так бы и сказал, не забоялся дурнем выставиться, но сопляку? Вот и осматривался, а отроки молчали – невместно со старшим первыми заговаривать.