Юлия Гордон-Off - Карелия [СИ]

Не знаю, что я планировала, когда ехала сюда, интересно даже, как Смирнов себе представлял, что я приеду, посмотрю и поговорю с единственной из моих родственников, после гибели мамы и брата, и спокойно поеду на аэродром?! Сейчас я прижимала к себе родное и дорогое существо, мою родную сестру, кусочек, подаренный мне нашими родителями, и отпускать её из своих рук я не собиралась. И вину с себя за то, что пока ещё была такая возможность, не отправила их в безопасность, никто с меня теперь не снимет. Я должна была, я была просто обязана кричать, ругаться, лечь костьми, но отправить их в деревню! У меня было целых десять дней отпуска, и я их так бездарно потратила, формально подёргалась и не хотела конфликтовать, повела себя не как взрослая, какой по факту уже стала, а как маленькая девочка, которая уповает на ум и опыт взрослых и не перечит. И вот теперь я имею последствия той своей нерешительности и мягкой квёлости! За всё и всегда будет спрос! И с меня уже спросили и я прямо сейчас должна дать свой ответ! И я уже всё решила! А поэтому свою Верочку не отдам! И лети оно всё в тартарары!..

Я обнимала свою сестрёнку, меня сотрясали рыдания, я шептала ей какие-то глупости, гладила её по волосам и не могла заставить себя остановиться, когда она вдруг громко прошептала:

— Мета, я знала, ты придёшь!..

— Да, моя хорошая! Ты как себя чувствуешь, Верочка?

Я отстранилась и, держа её за плечи, заглядывала в распахнутые глаза, в которых появилась жизнь. Она как-то неловко пожала плечиками…

— Ты не уйдёшь? — и по её щекам покатились слезинки, что у меня сердце сжало и я стала покрывать её щёки поцелуями, словно пытаясь исправить то, из-за чего у неё текут слёзы… Наверно ещё с полчаса мы обе просто впитывали друг друга, наслаждались и грелись родственным теплом, но нужно было что-то делать, что-то решать, раз уж я пообещала сестре, что не уйду, значит мы обе сейчас уйдём отсюда вместе…

И тут я узнала страшную новость, ведь увидев сестрёнку у меня как-то совсем вылетел из головы вопрос, а из-за чего, собственно, она на хирургическое отделение попала. У моей Верочки осколком от этой же бомбы или другой, что взорвалась посреди нашей улицы, оторвало правую руку почти по локоть. И сейчас вместо правой руки у неё был полупустой рукав её больничной пижамки. Верочка похудела и осунулась и от этого наверно, глазищи на лице стали ещё больше. И моя любимая вечно смеющаяся хохотушка сестра, не унывающая, кажется, физически не способная грустить даже десять секунд подряд, теперь не улыбалась, а за всё время сказала только две короткие фразы…

Я словно в залог и гарантией, что не уйду без неё оставила сестре свою шинель и пошла решать вопросы. Сразу за дверями меня ждала встретившая меня медсестра. Вот она и дала развёрнутую консультацию к кому идти и что делать. Конечно, первым движением медиков было нежелание отдавать мне сестру, но я не уходила и додавливала своими аргументами, что мы родные, я уже взрослая, и смогу о ней позаботиться, а оформлять опеку над ребёнком, у которого есть живой отец, это нонсенс.

С другой стороны повода держать Верочку на отделении у них уже нет, культя зажила, а душевные травмы лечат не хирурги. Но когда они уже договорились на прошлой неделе отправить её в детский дом где-то в глубине страны, им позвонили и очень настойчиво попросили не отправлять пока ребёнка…

Когда, наконец, все бюрократические препоны я преодолела, на улице уже снова была ночь, нет, по часам ещё вечер, но темень непроглядная, это так непривычно для всегда залитого огнями Большого проспекта, а тут ведь сейчас светомаскировка. Я сбегала к машине и вместе с сестрой-хозяйкой мы кое-как сумели одеть Верочку. И, наконец, залезли на заднее сиденье нашей остывшей "эмки". По пути на аэродром, я осознавала, что наша эпопея ещё не закончилась, ведь требование на самолёт у меня только на меня. Но я не оставлю Верочку, а значит поедем на поезде, на машине, пешком пойдём…

На практически совершенно тёмном аэродроме около озера Долгого, до которого добирались ужасно долго и нас несколько раз останавливали на контрольных пунктах, Мышаков уже ругался сквозь зубы, что можем опоздать и тогда товарищ майор нам всем "кровавый сыктым" сделает. Не знаю, что это за такое "кровавый сыктым", но звучало страшно и зловеще. С другой стороны, я уже потом поняла, что может благодаря этой накачке, я и повела себя на аэродроме напористо и не отступила.

Лётчиков я нашла в каком-то прокуренном помещении, до вылета осталось меньше получаса, и я стала просить взять меня вместе с сестрой. Я просила, умоляла, уговаривала, объясняла, что мне обязательно нужно на комиссию в госпиталь ВВС и меня уже встречают в Москве… Что я тоже, если пройду комиссию стану лётчицей и когда-нибудь тоже их отвезу, куда им будет нужно… Что мы вместе с сестрой маленькие и вдвоём весим меньше взрослого человека… От меня отмахивались как от назойливой мухи, но я не сдавалась и начинала по новой… Не знаю, зачем и в какой момент я расстегнула свою шинель, жарко мне точно не было, скорее першило в горле от разговоров и табачного дыма, но в какой-то момент командир экипажа лет сорока капитан вдруг уставился мне на грудь и спросил:

— Давно дали? — я сначала даже не поняла о чём вопрос, потом проследила его взгляд и увидела свою медаль.

— Месяца нет, как раз после восемнадцатилетия…

— Лётчиком будешь?

— Если комиссию медицинскую пройду…

— Не завидую я этой комиссии… Ладно! Чего уж там, веди свою сестру…

А потом мы летели сквозь чёрную ночь наверно часа четыре или пять. Самолёт временами проваливался в воздушные ямы, это мне Сосед объяснил, тогда Верочка сжималась и сильнее льнула ко мне. В самолёте стоял жуткий холод, спина сквозь шинель и тельняшку замёрзла, а я обнимала и старалась согреть Верочку, с которой мы сидели в хвосте на каких-то мешках с чем-то мягким и бесформенным. Верочку иногда начинала бить сильная дрожь, не знаю, от страха или холода, но я прижимала её сильнее и дрожь унималась. Мы обе молчали, не потому, что в шуме двигателей сотрясавших весь салон пришлось бы кричать. А потому, что нам были не нужны сейчас слова, намного важнее любых слов было то, что мы уже тем, что рядом доказали и показали самим себе, что мы родные, и очень дорожим этим, что мы просто обязаны это сберечь и пронести через всю нашу жизнь. И мы это сбережём!.. Ведь именно в том, что протянулось незримо между нами и находится память о нашей любимой мамочке, о нашем братике. Наверно я была счастлива, что я сумела забрать сестру с собой, не оставила её, не предала, не бросила. И мы вместе и нам ничего не страшно!..

Не знаю, как называется аэродром, куда мы прилетели. Но едва мы по шаткой металлической лесенке ступили на лётное поле, как у моего уха, перекрикивая звук работающих авиационных моторов, кто-то вопросительно прокричал: