Евгений Шалашов - Декабристы-победители [litres]

За какой-то месяц город разросся почти на столько же, на сколько за десять лет губернаторства Голицына. С разбойными людишками, правда, пришлось повозиться. Но присутствие в городе значительных воинских сил позволило решить все проблемы в кратчайшие сроки – вместо стариков-сторожей, вооруженных колотушками, и солдат-инвалидов, гораздых спать в караульных будках, на ночные улицы было брошено несколько отрядов улан и пехоты под командованием не унтер, а обер-офицеров, которым вменялось в обязанность задерживать всех подозрительных личностей. А после десяти часов вечера всякое передвижение было вообще запрещено! Понятно, что исключение составляли лекари, направлявшиеся к пациентам, роженицы, которых родственники везли (или вели) к бабкам-повитухам. Ну, и еще те, кто имел при себе бумагу, подписанную либо самим императором, либо генерал-губернатором Голицыным. Нарушителей тащили в ближайший участок и начинали выяснять – куда, зачем и почему, милостивый государь, вы направлялись? Или, смотря по виду – куда прешь, морда каторжная? Ну, а если у кого хватало смелости или дурости оказать сопротивление, с теми и не церемонились.

После десятка повешенных на улицах стало тихо и спокойно. Правда, светское общество восприняло идею «комендантского» часа отрицательно, а любители полуночных балов и раутов сильно возмущались. Был случай, когда два лихих пехотных капитана, возвращавшихся с бала, попытались проткнуть караульного подпоручика. Но нижние чины, вместо того, чтобы позволить господам офицерам благородно помахать клинками, поступили очень неблагородно: у первого капитана выбили прикладом саблю (попутно сломав челюсть и руку), а второго, схватившегося за пистолет, тут же и застрелили. После подобного карамболя балы стали начинаться засветло, а заканчиваться, как и положено, – в девять часов вечера, чтобы у господ балетоманов было время разъехаться по домам.

Улицы Москвы теперь казались вымершими с десяти вечера и до пяти утра, и посему для обывателей и гостей столицы (ежели кто не спал еще, а сидел у окошка, пялясь на пустынные улицы) появление конного отряда показалось странным. Во-первых, для патруля или ночного дозора отряд был чересчур многочисленный. Во-вторых, где это видано, чтобы патруль был «разнокалиберный» – кто в шубе, кто в шинели, а кто и вообще – в одном мундире, но с генеральскими эполетами? В-третьих, если кто-то сумел уловить сквозь ставни и окна обрывки фраз, насторожила бы мешанина разноязычных слов. Ну, смесь французского с рязанским никого не удивляла. Но тут к привычным «зараза» и «мон шер» прибавлялись совсем непонятные. Вот что, например, означает «Wcezorowanego Москва»? Ну, Москва, понятно. Но почему пустынная зимняя Москва, это самое – «wcezorowanego»? [3] Зачарованная (польск.)

Правда, когда всадники принялись выяснять «Ф ктурым керунку ишьчь?», то стало понятно без перевода, что коли руками машут, значит, дорогу ищут. Народ, от греха подальше, тушил лучинки и задувал свечки, задумываясь – будет стрельба или нет? И никто из глазастых москвичей не узнавал в передовом всаднике человека, считавшегося русским императором в течение двух недель.

Константин Павлович, Великий князь, наместник императора в Царстве Польском, главнокомандующий Волынского и Литовского корпусов, кавалерийской дивизии, кавалер многих иностранных орденов (российских, само собой, с рождения) прибыл в Москву. Узнав у патруля (командир, признав Великого князя, пропустил без пропуска), что брат квартирует у губернатора, вместе со свитой двинулся к резиденции Голицына. Подъехав, Константин Павлович присвистнул. Так он оценил фортификационные возможности: трехэтажное здание обнесено двойной оградой – внешней, решетчатой и внутренней, кирпичной. С одной стороны примыкала Москва-река, а со всех остальных – пустыри. Подойти незамеченным невозможно, зато – очень удобно защищать. Не резиденция, а крепость. «Ишь, как Мишку-то старый хрен бережет! – пренебрежительно хмыкнул Константин Павлович. – Верно, смотрит мальчишка в рот Голицыну, советы спрашивает».

Посочувствовав младшему братцу, принявшему по дурости императорскую корону, Константин решил: «Ладно, с Мишкой потом поговорю. Сейчас надо людей разместить». Прикидывая, что под свиту лучше занять первый этаж особняка, Константин Павлович подъехал к воротам, показывая жестом – отворяй, мол, пошире – но караульный офицер, чьи эполеты были скрыты под тулупом, равнодушно спросил:

– Кто такие? По какой надобности?

– Открывай, кому сказано, – сквозь зубы выдавил Константин. Решив, что в Москве офицерики совсем одичали – или сумерки мешают разглядеть его лицо, соизволил представиться: – Я – Великий князь Константин, а это моя свита.

Вместо того, чтобы вытянуться по струнке, дежурный равнодушно окинул взглядом Константина, его свиту и сообщил:

– Прошу прощения, Ваше Высочество. Извольте явиться завтра в положенное время. Запись на аудиенцию в караулке.

– Ты что, не понял? – остолбенел от такой наглости князь. – Я – Великий князь Константин, брат императора. Какая аудиенция? Мне нужно срочно увидеть Михаила.

– Хорошо, Ваше Высочество, – поколебавшись, сообщил офицер. – Я доложу.

Появившись минут через пять (свита уже основательно замерзла, а в Великом князе начал закипать гнев), сказал:

– О вашем прибытии доложено. Великому князю – добро пожаловать. Остальные господа, будьте добры подождать снаружи.

Великий князь, пропустив мимо ушей последние слова, кивнул свите и направил коня прямо к воротам, но офицер преградил путь, тем опять унизив наместника Царства Польского:

– Извольте спешиться, Ваше Высочество. А господам сопровождающим, повторяю, ждать снаружи. О них приказа не было.

Рассвирепевший Константин, выхватив шпагу, уже решил брать ворота штурмом, как двор заполнился солдатами. Нижние чины выстроились внутри решетчатой ограды в две шеренги, а какой-то капитан, вытащив саблю, хладнокровно приказал:

– Первая-вторая шеренга – товсь, ружья – на руку!

Константину Павловичу и раньше доводилось видеть наглецов (один, вон, даже на дуэль его вызвал!), но чтобы таких!

– Ты в кого целишь, мерзавец?! – заорал князь.

В ответ на это начальник караула спокойно, будто ему каждый день приходилось брать на мушку Великокняжеских особ, подал новую команду:

– Скусить патрон! Зарядить патрон! Великого князя – в прицел не брать. Цель-с! По остальным, залпом…

И очень скоро прозвучало бы завершение команды, но, к счастью, прозвучал властный голос:

– Капитан Замятин, отставить.

Капитан четко и сразу (но с некой досадой в голосе) продублировал:

– Взвод, отставить! Ружья – к ноге.