Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

— Ведь правда, — интересуется Саша, — если бы мы ехали из Берлина в Мюнхен в твоем мире, то могли прямо сейчас позвонить Бабелю в Москву, и не только поговорить, но еще и показать ему, чем мы тут занимаемся?

— Запросто, — чуть-чуть преувеличиваю я возможности мобильной связи. — Набираешь в ватсапе, будто решился скинуть на карточку прошлогодний долг, а сам бананом в камеру на! А ну подавись, жирная сволочь!

— Ха-ха-ха, — заливается смехом Саша. — Подавись! Подавись!

Банан для берлинцев – признак голода, точнее, способ чуть-чуть этот самый голод облагородить. Добавить к пустой похлебке и бутерброду с котлетой дешевый, продающийся на каждом углу банан [226] В нацистской Германии бананы были объявлены "непатриотичными", немецкие доктора выступали с "предупреждениями о вредности" банана. Фруктовые магазины обязали вывешивать плакаты с надписью "Настоящий патриот ест немецкие яблоки". – вот тебе и десерт, как в положено в доброе время, и сытость. За пятнадцать лет немцы успели выкинуть из своей памяти клубни Гинденбурга, [227] Брюква. Едва ли не основной продукт питания голодной зимой 1916-1917 годов. забыли, что настоящий голод – это когда хлеб строго по карточкам, а бананы – на картинках в старых книгах.

— Надо бы собрать товарищам посылку…

— …голодающим советским пролетариям от бедных детей Африки!

В нашем беззаботном веселье есть глубокий смысл: мы играем и, невольно, чуть-чуть переигрываем. Играем прежде всего для самих себя, в глубине души мы прекрасно знаем, что еще ничего не решено, что новый мир может оказаться не лучше старого, и вообще, у судьбы в запасе стопятьсот коварных трюков, которые сведут все наши усилия к нулю.

Знание будущего научило нас не оглядываться вперед.

Покачиваясь в лучах фар, навстречу нам несутся невысокие дома. Грохот мотора разрывает тесную улицу. Саша недовольно закусывает губу, умеряя мощь Мерседеса до масштаба безвестного городка. Лают собаки, белым взъерошенным комком выворачивается из-под колеса чья-то глупая курица.

— К утру съедят, — констатирует Саша.

— Попала в неправильное место, — паясничаю я. — В неправильное время.

— Нехороший знак…

— А ты не гони!

Удивительно, на сей раз Саша не спорит, а послушно приотпускает акселератор. Наш разговор сворачивает с Бабеля и новостей из СССР на обсуждение чудовищной скупости пани Залевски, хозяйки арендованного шале. Дорога пуста, бананы сладки, и Саша все так же заливисто хохочет над моими шутками. Однако где-то глубоко-глубоко в моем подсознании затаилась неуютная клякса червоточины.

График гонки мы, конечно, безнадежно сорвали – к знаменитому Хофбройхаусу подкатили не к завтраку, а ближе к обеду. Зато все остальные декорации на месте. Кожаный верх Мерседеса сложен, стекла и панели тщательно отмыты и натерты. Никелированные детали трехметрового, по-спортивному обтянутого кожаными ремнями капота кидают в прохожих ослепительные солнечные блики. Александра на пассажирском кресле, разряжена как леди. На мне новый костюм, темные очки, а в зубах, на показ всему свету, тлеет трехдолларовая сигара. Мы выглядим в точности так, как положено выглядеть богатой немецкой семье, выбравшейся в город с дачи.

Да еще не просто богатой, а сочувствующей делу партии Гитлера. Не от большого желания, конечно, а из-за нелепого стечения обстоятельств. Подготовка к взрыву фюрера требовала присутствия на митингах и собраниях, то есть – членства в НСДАП, а теперь, когда нас знают в Мюнхене как нацистов, поздно менять личину для алиби. Поэтому мой костюм слегка стилизован под униформу СА, на грудь приколот новенький "бычий глаз". В конце концов, почему бы и нет? Сам принц Август-Вильгельм Прусский, знатнейший из знатных, сын экс-кайзера, считает не зазорным выступать под флагом со свастикой. Даже как-то позволил полиции себя избить на демонстрации, за что был удостоен похвалы отца: "ты должен гордиться тем, что стал одним из мучеников этого великого народного движения".

У входа в ресторан молодежь из СА предлагает брошюры. Саша строит ребятам глазки, берет протянутые листки и закатывает пять серебрянных марок в щель копилки для пожертвований. Очень щедро, слишком щедро. В местечке попроще за эти деньги можно пообедать.

— Марта! — укоряю я жену.

— Им нужнее, — отвечает она под широкие улыбки ребят в коричневых рубашках.

Теперь нас точно не забудут.

Хофбройхаус встретил нас несмолкающим ни на секунду гулом голосов. Как всегда, слишком много людей, слишком хорошая акустика залов, слишком много пива и закуски. Хоть заведение и считается "штабом" нацистов, тут можно встретить за одним столом католиков, социал-демократов, коммунистов, даже евреев, тех кто посмелее, да поздоровее. Das gute Bier im Hofbräuhaus verwischt alle Klassenunterschiede, то есть, прекрасное пиво стирает все классовые различия. [228] Немного измененная запись из дневника Н. К. Крупской (апрель 1901 года). Пьют в три горла, жрут до отрыжки, стучат кружками по столам под немудреные песни, упражняются в остроумии, хлопают друг друга по плечам. Разница во взглядах "как обустроить Дойчланд" пока что не мешает им оставаться старыми добрыми друзьями.

Мы с Сашей в Хофбройхаусе свои. Прикормленный чаевыми кельнер без проволочек устроил нас на лучшие места неподалеку от импровизированной сцены. Митинг с растяжкой "Arbeit und Brot!" особенно хорош под жирного зайца, добросовестно нашпигованного красной капустой и яблоками.

Пропагандист старался на совесть. Чуть горбатый, худой как кощей, показательно бедно одетый, еще и голосище не без искры божьего гнева – сильный, тонкий, пронзительный. Пробивается сквозь сонм досужих разговоров до самых дальних углов зала, как высокочастотная помеха – через обмотки силового трансформатора. Пока мы разминались салатом, он травил простые житейские истории, но все изменилось, едва мы добрались до горячего.

Внезапно подойдя к краю, он резким тычком выставил в зал палец и измененным, резким голосом бросил в уши жующим людям:

— Немцы, покупайте только у евреев! [229] Интересно, что в 1932-1933 году массовая агитация против покупок в еврейских магазинах вызвала обратный эффект – люди не верили пропаганде и назло покупали товары в еврейских магазинах. Пускай ваши сограждане голодают! Ходите в еврейские универмаги. Еврей будет жиреть от монет, которые вы ему даёте, немец же будет умирать от голода. Чем несправедливее вы будете к своему собственному народу, тем скорее наступит день, когда придёт один человек, возьмёт кнут и выгонит менял из храма нашей отчизны! [230] Цитата из речи И. Геббельса.

Где уместнее всего говорить про голод? Правильно! В дорогой, да еще и до отказа переполненной пивнушке. Между тем голос нарастал все сильнее, увлекая за собой слушателей; оратор остервенело швырял в аудиторию слово за словом: