Дмитрий Володихин - Эллинороссия [litres]

Она в ужасе прикрыла глаза.

– Меоты и египтяне – их прямые наследники, продолжатели. Шестое поле. Слава богу, продолжатели они бесталанные. Их ловушки бесхитростны. Если бы не магические заслоны, знающий человек мог бы гулять по египетской пирамиде как по собственному дому. Но магией они владели худо, магия им не давалась. В египетских и меотских технэмах магия то есть, совсем слабенькая, то ее вовсе нет… А вот финикийцы – седьмое поле – куда как более изощренны. В тайных пристанищах финикийских кораблей, в местах, где они спускали на воду боевые суда, собственно, технэ почти нет. Так, мелочи, всё очень просто. Зато по сию пору там невидимыми цепями прикованы к стенам вредоносные сущности. Когда мы разряжали малое вместилище карфагенской наутики, погибло восемь человек. Из них семеро – во время отчитки. Иными словами, когда из них изгоняли вселившиеся сущности… Меня Бог миловал.

Я выпил вина, заработав неприязненный взгляд. Вся зачарованность сейчас же улетучилась…

– На восьмом поле очень древняя «невидимая держава» регины Мэб. Мы почти ничего не понимаем в том, какие принципы руководили ее существованием… То, что строили ее рабы, то, чем управляли ее жрецы, то, где набирались силы ее певцы и воины, совсем не похоже на технэмы. Во всяком случае, на технэмы, которые мы знаем у других народов. Народ Мэб пользовался чистой магией разных видов, но всегда и неизменно сатанинской по происхождению. Технэму Мэб трудно заметить. Вот, например, морская защитная технэма: волны, камни, торчащие из воды, дерево, нависшее над пропастью, плита с письменами и… узел магических ветров, не развязавшийся за три тысячелетия. Такую технэму древние эллины именовали, по незнанию, сиреной. Морякам виделись прекрасные женщины, у них в ушах звучали восхитительные песни, а потом разом все, кроме редких счастливчиков, сходили с ума и бросались в воду… Но это, допустим, самое простое. Хуже, когда технэма Мэб принимается изменять тело или ум того, кто наткнулся на нее. Один раз моего учителя и меня призвали разрядить технэму, позволявшую переносить целые скалы по воздуху. Как она выглядела? Да просто поляна с черным кострищем посередине, узоры на камнях, очень много пепла и угольев, кости лошадей и птиц… Мы ее разрядили. Но мой учитель намертво сросся со старенькой кривой осинкой, оттого и умер. У меня позади верхней десны выросло четыре новых зуба. После того, как их удалили, две седьмицы мне снилось боевое опьянение каким-то черным мёдом, до странности жидким. Всякую ночь, утратив сознание, я воевал за Мэб. Крушил всё, что попадалось на пути, один раз тяжело ранил лекаря и… еще кое-кого. Потом меня надоумили причаститься. Ночные «войны» прекратились. Но слова из песни не выкинешь: на протяжении двух седьмиц я переставал быть собой после полуночи…

Налил себе еще. Ароматное Партенитское стоит пить хотя бы потому, что…

– Хватит нажираться, – слышу я.

Мария Николаевна смотрит на меня спокойно и зло. Во взгляде ее читается: «Я хочу тебя ударить. Дай мне повод!»

Что за бешеная кошка такая! Что за колючий человек! Да, сегодня я намеревался как следует принять, но всё выпитое по сию пору даже разминкой назвать нельзя. Последнее время я много пью. Иногда – неприлично много. На меня поглядывают косо. А я, в сущности, не пьяница. Я просто любитель разнообразия. Мне хочется попробовать вкусы и запахи всего того, что с душой сделано из виноградной лозы. Чуть перебираю? Разве только самую малость. Но сейчас… сейчас я в самом начале большого забега, а она, эта рысь голубоглазая…

Ну хорошо. Хорошо! Попробую остаться истинно вежливым патрикием, пусть в роду у меня сплошь однодворцы.

Отставляю чашу.

– И есть еще сказание… Так, глупость, выдумка. Передается от одного поколения умельцев другому. Как долго? Вот уж не знаю. Триста лет с привесом, я думаю. Иногда кто-нибудь из ребят сообщает: «Нашел! Подтвердилось!» Беда только, что в нашем случае ничего, ровным счетом ничего до конца подтвердить нельзя. Как и опровергнуть, впрочем. Будто бы существует девятое поле. Будто бы до людей лучшими землями владели некие исполины, силачи, не знавшие закона, безудержные в своем неистовстве… Будто бы их звали арефа или арефайи… Древнее зло. То ли они погибли от гнева Божьего, то ли их перебили сами люди, то ли они заснули, чтобы пробудиться, когда начнут исполняться последние сроки… Возможно – только возможно, никаких твердых доказательств нет! – существуют технэмы, созданные еще до Потопа. Созданные ими, арефа. И нет ничего страшнее… Просто очень красивое место, где тебе предлагают соблазн, который тебя сражает. Ты не можешь его победить, и сила, заключенная в ловушке, отчего-то выбирает именно тот соблазн, с каким тебе ни при каких обстоятельствах не справиться. Место открывается совершенно неожиданно и поглощает всех тех, кто коснется земли и воды, явившихся вместе с ним, или вдохнет тамошнего воздуха. Никакой боли. Диво, краса, совершенство… твоя душа уходит от тебя и омрачается. Ты сам никогда не вернешься. Всё это, полагаю, сказки… Правда, один мой друг пошел в горное селение, появившееся на месте, где никогда никто не жил, увидел там серебряную бабочку и сошел с ума с тоски по ней. Не зашел внутрь, просто увидел издалека свою мечту, какую-то недостижимую мечту, и сделался умалишенным.

Она сделала неуловимо быстрое движение, и красный дождь обрушился на нас обоих. Танг-так! – ударила глиняная чаша в камень мостовой. От нее откололся кусочек.

Моя правая рука болела выше локтя так, словно по ней ударил большой искусник панкратиона, а не барышня с нежным пушком на шее.

– Ненавижу! – бросила мне собеседница и залилась слезами.

Что? За что?

О, кажется, увлекшись рассказом, я все-таки взялся за проклятую чашу и даже поднес ее ко рту. Привычка…

– Вот дура! Ну, дура! Козявка.

Воспитанием она тут со мной заниматься будет! В дочки годится, а…

– Как вы смеете… – пробормотала она, размазывая слезы.

Нет, дело тут не в дурном нраве. Она просто не может справиться с чем-то, нанесшим глубокую рану, с чем-то, добравшимся до сердца.

– Извините… Простите меня… – говорю я ей в растерянности.

Как успокаивают женщин? Я сто лет не успокаивал. Очень давно. С тех пор, как Ольги со мной нет, я, кажется, никого не успокаивал…

Беру ее за руку.

Отдергивает.

Легонько поглаживаю ее по руке.

Отстраняется.

Даю ей кружку с водой.

Вертит головой, мол, отстаньте.

– А давайте сыграем в одну игру. Ее специально сочинили для тех, кому плохо. Можно сказать, для тех, кому хуже некуда.

Она поднимает на меня взгляд. Степень зареванности – средняя. Глаза – воплощенное беззаконие. То ли убить кого-нибудь на месте, то ли с обрыва на камни броситься, то ли воткнуть себе гвоздь в ладонь, чтобы боль отпустила.