Александр Воронков - На орловском направлении. Отыгрыш

Земля опять качнулась у него под ногами… или это он пошатнулся? Удерживая равновесие, попятился — и внезапно, резко развернувшись, рванулся прямо на винтовки, проскочил между опешившими русскими и припустил что было сил в сторону пожарища.

— Стреляй, Митяй! — крикнул Ванька, неловко перехватывая вдруг потяжелевшую винтовку. — Ну чего ты?!

Они оба разом поняли: выстрелить в человека, даже если он фашист, не так-то просто. И от этого понимания обоим стало не по себе.

— Ушёл! — со злостью и с облегчением выдохнул Митька, опуская винтарь. — Чего теперь?

— Чего-чего, — в тон ему передразнил Ванька. — К нашим пошли, а то, неровен час, хватятся, тогда… — да так и замер, задрав голову в небо.

Ничего подобного ни он, ни Митька прежде не видели даже в кино, да и представить себе не могли. Из-за войлочно-серых, привычных таких облаков плавно двигалось под аккомпанемент ровного гудения что-то необыкновенно красивое и грозное.

— Вань, это наши? — толкнул приятеля локтем в бок Митяй, машинально считая: один-два-три, и снова: один-два… Много!

— Угу, — снова заважничав, кивнул Горлов. — Дэ Бэ!

— На город идут…

Судьба города и 4-й танковой дивизии вермахта была окончательно решена накануне вечером, когда Годунов, вернувшись в Орёл, снова связался по ВЧ с командующим Брянским фронтом. Вроде, и готов был Александр Васильевич к чему угодно, но неожиданность — на то она и неожиданность, чтобы приключаться вдруг: Ерёменко выслушал, не перебивая, помолчал с полминуты и задал явно риторический вопрос:

— Дмитровск, говоришь?

— Дмитровск.

Ерёменко глухо кашлянул и заключил:

— Ну, там германцу и капут. Как думаешь, для авиации дальнего действия цель подходящая?

Если предыдущий вопрос был почти риторическим, то этот — риторическим насквозь, так что Годунов ограничился сухим чеканным «так точно».

Устраиваясь для краткого отдыха на знакомом диване в кабинете Оболенского, все на тех же вышитых подушечках, он думал лишь о том, что должно случиться через пару часов в Дмитровске. А ещё — совсем немножко, пока огонёк папиросы догорал, — о худенькой девчонке с выбивающимися из-под лётного шлема рыжевато-русыми волосами. О Марине… Надо же! Вот как морское имя — так обязательно в небо тянет! Известная каждому в СССР Марина Раскова, орловчанка Марина Чечнева… даст бог, и в новой реальности станет Героем Советского Союза. Или правильнее пожелать ей, чтоб не узнала войны? Хотя история — вещь упругая, и все, что ты тут напрогрессорствовал… Вот и эта — тоже Марина… Хорошее имя, морское. И девчонка хорошая. Вздорная и искренняя… Главное, чтоб уцелела.

Все прочие мысли уместились в одну фразу: «А, будь что будет!»

Те четыре часа, что у него были, Годунов проспал крепко, без сновидений. И, пожалуй, часам этим суждено было стать самым спокойным его временем в новом-старом мире.

На рубеже суток для него начался обратный отсчет. Командующий Брянским фронтом в телефонном разговоре с генерал-майором Василевским обозначил цель для бомбового удара. Собственно, произошло то же самое, что и в реальной истории, разве что тогда самолёты отбомбились по движущейся колонне, а спустя несколько дней разнесли в пух и прах один из орловских аэродромов. Для исторической хроники — факт малоинтересный. И не было в реальной истории никакого старшего майора госбезопасности Годунова, имя которого с удивлением назвал этой же ночью на совещании в Ставке Василевский — и с не меньшим удивлением услышал Сталин.

Но задуманное продолжало осуществляться. Ровно в полночь — самое время для страшных чудес — все репродукторы в городе, что продолжали оставаться в рабочем состоянии, восторженно дрогнули хором от звуков кантаты «Александр Невский»:

Горохову и трём его помощникам стоило немалого труда запрятать в землю и вывести в лес, к старательно замаскированной агитмашине, кабель. Да и было это, признаться, неоправданным риском, совершеннейшим ребячеством, упрямо утвердившимся на шатком основании из случайностей: один взрослый серьёзный человек, командующий Орловским оборонительным районом, походя подал идею другому взрослому серьёзному человеку, профессиональному пропагандисту. Ну а секретарю райкома партии Федосюткину и вовсе шёл только двадцать восьмой год. Конечно, все вышло не так, как задумывалось, — часть проводов немцы повредили при разминировании. Однако ж тем немногим гансам, кому удалось выжить, ночной концерт запал в память, и жуткая легенда про «Ein Höllischer Stadt» пошла гулять по фронтам, обрастая все новыми и новыми подробностями.

«Ein Höllischer Stadt»… Город, в котором музыка предвещает смерть. Город, который невозможно разминировать так, чтобы в нём совсем не осталось взрывчатки.

Те, кто лишь недавно радовался азиатской глупости этих русских — это же надо было додуматься: разложить мины по подвалам самых больших домов, как приманку для крыс, да зарыть у всех на виду! — успели ужаснуться азиатскому коварству. Или не успели, тут уж — надо согласиться с Весселем — кому как повезло: в две минуты первого разом взорвались тонны и тонны мелинита, расчётливо заложенные в ливневой канализации и в погребах домов, полыхнули штабеля леса на фабричной окраине. Ночной отдых у гитлеровцев определенно не задался.

Что же до везунчика Весселя — даже в самых смелых мечтах он не видел себя поэтом-пророком. Однако ж, вспомнив вечером 3 октября о Наполеоне и пожаре Москвы, он, сам о том не подозревая, предугадал скорую судьбу Дмитровска.

Пару недель спустя в «Правде» появятся две фотографии, одна ночная, плохого качества, без подписи и не разберешь, что на ней — снятые с большой высоты пожары, другая — утренняя, тут и так понятно: кладбище битой техники. А в короткой заметке о полном уничтожении 4-й танковой дивизии немцев маленький курский городок впервые назовут «Москвой Хайнца Гудериана».

Через много лет Орловское книжное издательство выпустит к 70-летию событий книгу именитого краеведа Владимира Овсянников «Огненный Китеж».

Но все слова, как водится, потом. А пока двое дмитровских мальчишек, немея от восторга, смешанного с ужасом, смотрели, как к их родному городу движутся тяжёлые самолёты.

Поднятые в воздух распоряжением Василевского бомбардировщики авиации дальнего действия шли к Дмитровску, неся в бомболюках по три тонны законсервированного пламени.

Приблизившись к окраине, головной самолёт просигналил крыльями, и бомбардировщики перестроились, беря цель в воздушные клещи. Грозно и неотвратимо шли над головами мечущихся в панике захватчиков небесные крейсера. Раз за разом покачивались они, освобождаясь от порций заключенной в чугун взрывчатки. Пришельцев с Запада не спасали ни глубокие погреба уцелевших — до времени — строений, ни истовые молитвы тому, с чьим именем, отштампованным на пряжках ремней, они пришли на русскую землю. В грохоте разрывов разлетались крупной щепой бревенчатые стены домов, простоявших и сорок, и сто, и полторы сотни лет. Подпрыгивали, переворачиваясь в воздухе, многотонные серые черепахи панцеров и рушились в образовавшиеся громадные воронки. Яркими кострами полыхали грузовики, хелендвагены, мотоциклы. В лоскуты разрывались, разлетались, как городки, незваные гости в форме масти чумных крыс…