Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Ну и наконец, ещё один интересный момент, связанный с освидетельствованием, проведённым Грамолиным, касается отсутствия у Винничевского следов побоев. Это означает, что ни при задержании, ни позже его не били. Безусловно, имело место некое вербально-эмоциональное воздействие, но оно не переросло в рукоприкладство. Это косвенно подтверждает точность рапортов курсантов школы милиции, производивших задержание Винничевского.

Чтобы более не возвращаться к судебно-медицинскому освидетельствованию Владимира Винничевского, добавим, что исследование подногтевого содержимого следов крови в нём не обнаружило.

Что происходило далее?

После того, как Грамолин закончил освидетельствование, начался допрос задержанного, который проводил, собственноручно заполняя протокол, старший оперуполномоченный уголовного розыска союзного Главка РКМ Брагилевский. Можно не сомневаться в том, что при допросе присутствовал начальник свердловских милиционеров Урусов и глава областного уголовного розыска Вершинин, но последний, видимо, на некоторое время отлучался, поскольку выезжал для осмотра места задержания.

В этом месте необходимо пояснить, что Винничевский заикался, но степень выраженности этого дефекта не до конца ясна. Родители предпринимали попытки лечить заикание, но без особого успеха. Забегая немного вперёд, можно сказать, что в январе 1940 г., отвечая на вопрос о том, насколько успешной оказалась борьба с дефектом речи, Винничевский высказался в том духе, что «я всегда так говорю», то есть никакого улучшения или ухудшения речи за последние годы он субъективно не отмечал. Причём сам ответ можно истолковать двояко: либо он всегда говорил хорошо и заикался почти незаметно, либо прямо наоборот, он всегда говорил с тяжёлым, явно выраженным заиканием, которое исправлению не поддавалось. Врачи, обследовавшие Винничевского, акцента на упомянутом дефекте почему-то не делали, и это очень странно, поскольку заикание является серьёзной нервной болезнью, влияющей на социализацию и поведенческие стереотипы человека. Для правоохранительных органов заикание разыскиваемого преступника является отличным демаскирующим признаком, способным серьёзно облегчить опознание. В своём месте мы самым придирчивым образом рассмотрим медицинские документы, связанные с Винничевским, но уже сейчас можно сказать, что его заикание должным образом не задокументировано и судить о том, насколько же сильно была поражена его речевая сфера, мы не можем.

Что же рассказал задержанный о себе? Володя Винничевский родился 8 июня 1923 г., на момент ареста ему исполнилось полных 16 лет и он учился в 7 «б» классе школы №16. Образование тогда было семилетним, и юноши в его возрасте школу уже заканчивали, но Владимир однажды оставался на второй год, так что ученичество его подзатянулось. Кстати, на второй год он оставался вовсе не по глупости или лени, а по причине гораздо более экзотической, о чём далее будет рассказано подробно, во время же первого допроса эти детали не особенно интересовали Брагилевского.

Практически каждое предложение на первых страницах протокола любопытно тем, что оно не соответствует действительности. Судя по словоохотливости задержанного, данное обстоятельство связано вовсе не с его попытками обмануть следствие, а с манерой Брагилевского весьма избирательно записывать услышанное. Посмотрим прямо в текст: «В городе Свердловске я проживаю совместно с отцом и матерью с 1924 г. В течение всего времени живу по указанному мною на обороте адресу». Это утверждение не соответствует действительности, поскольку семья Винничевских первоначально проживала в доме №19 по улице Первомайской, в том самом, в котором жила убитая Герда Грибанова. Задержанному незачем было скрывать эти детали, можно не сомневаться, что он давал исчерпывающие ответы, но Брагилевский решил сократить текст до одного предложения и сократил!

Читаем далее: «Отец мой, Георгий Иванович, в течение трёх лет работает в театре музкомедии. Мать, Елизавета Ивановна, нигде не работает». Это вроде бы и правда, но не совсем. Дело в том, что Георгий Иванович Винничевский полтора десятка лет отдал службе в ЧК-ГПУ-ОГПУ, в 1930-х гг. работал в фельдъегерской службе, но в 1936-м был уволен оттуда по компрометирующим обстоятельствам. Мать задержанного тоже работала по чекистской линии, по крайней мере некоторое время в 1920-х гг. и в начале 1930-х, и тоже была уволена. Сын мог не знать деталей биографии родителей, но общее представление о роде их занятий он, безусловно, имел. В этом можно не сомневаться, поскольку в своё время он украл у отца служебный револьвер и отдал другу на хранение – об этой презанятной истории ещё предстоит особый разговор. Так что следует признать как факт – сын прекрасно знал, кто его родители и, оказавшись на допросе перед суровыми мужчинами в галифе, не стал этого скрывать.

Но вот Брагилевский услышанного не записал! Ограничился указанием на то, что отец арестанта три последних года работает в театре. Запомним этот момент – он очень живо демонстрирует манеру старшего оперуполномоченного обращаться с фактами. То, что в его голове укладывается и кажется целесообразным, он в протокол заносит, что представляется непонятным или потенциально опасным – пропускает мимо ушей. Это нормально для советской милиции: тут слышу – а вот тут не слышу, это вижу – а вот этого видеть не хочу.

Теперь перейдём к содержательной части документа. Текст Брагилевского по смыслу передаёт прямую речь задержанного: «Я признаю себя виновным в том, что на протяжении около двух лет совершал убийства маленьких детей. Делал я это из-за того, что убивая детей, получал удовольствие, заключавшееся в том, что в момент убийства у меня из полового органа выделялось семя. Кроме того, мне было очень приятно их резать. Этим и объясняется большое количество ранений, наносимых мною». Последняя пара предложений являются чистой отсебятиной Брагилевского – не мог советский семиклассник так выражаться. Далее следует очень интересный пассаж, на который нельзя не обратить внимание: «Случалось так, что когда я душил ребёнка, у меня происходило выделение семени, но немного… Мне особенно было приятно, когда я видел перед собой голого ребёнка, поэтому детей, которых я похищал, раздевал, и когда они были голые, я их гладил руками по животу и очень недолго между ногами. Производя такие манипуляции, мой половой орган был „твёрдым“, и когда я начинал чувствовать, что у меня начинается выделение семени, я руками брал за шею ребёнка и душил его, а иногда наносил ранения ножом».

Это очень важное с точки зрения криминальной психологии признание, по сути, перед нами описание поведенческой модели преступника самим же преступником. Образ его действий до некоторой степени соответствует тому, что можно восстановить по анализу криминалистически значимых улик: преступник действительно сначала раздевал жертву – это был значимый для него момент, который предшествовал причинению телесных повреждений, затем осуществлял некие сексуальные манипуляции, возбуждался, входил в состояние неистовства, за которым следовало убийство. Вот только убийства посредством удушения и нанесения ударов ножом с точки зрения поведенческой модели преступника являются разными типами убийств. И они не совмещаются в одном преступнике, другими словами, он либо душит, либо – кромсает жертву ножиком. Это очень важный нюанс, на который надо сейчас обратить внимание, поскольку в дальнейшем мы к нему вернёмся и проанализируем столь ценное признание самым придирчивым образом.