Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Тут нельзя не сказать несколько слов об успеваемости и социальной адаптации Винничевского. До 4-го класса он учился хорошо, затем успеваемость упала, в 6 – 7 классах возникли жалобы на плохую память, головную боль, на то, что «ученье не даётся». При этом поведение в школе он демонстрировал отличное, был тих, послушен, замкнут и угрюм, по собственному признанию во время обследования «любит физическую работу», носит в дом воду, ходит по магазинам, за покупками для семьи разъезжает по всему городу. Юноша увлекался музыкой, частным образом брал уроки игры на фортепиано, кроме того, отдавал предпочтение пьесам и фильмам патриотического содержания, как он сам выразился, «про войну».

Психиатры сделали вывод о том, что Винничевскй был не особенно начитан, однако впоследствии школьные товарищи обвиняемого будут говорить о его привычке носить в школу приключенческие книги и читать в свободную минутку. Понятно, что речь идёт о довольно простых и невинных детских произведениях вроде «Приключений Робинзона Крузо», но подавляющее большинство его сверстников не носили с собой даже таких книг. Наверное, назвать Винничевского эрудитом действительно нельзя, но и привычку читать в свободное время игнорировать тоже будет неправильно.

Рассказывая о родителях, Винничевский употребил словосочетание «средние люди», а говоря о родственниках, заявил, что никаких душевных болезней ни у кого в роду по отцовской и материнской линиям не отмечалось. По его собственной оценке он рос и развивался нормально.

Из всего, изложенного выше, следует вполне ожидаемое заключение, процитируем его дословно:

«1. Гр. Винничевский В. Г. признаков формального душевного заболевания не проявляет.

2. Является психопатической личностью типа психопатов влечений (садист-умертвитель). Характериологически он является шизоидом типа гипоэстетичный («холодный аутист»).

3. Имеющиеся очень лёгкие изменения со стороны центральной нервной системы могут быть расценены как остаточные после банальных детских инфекций.

4. На основании указанного мы приходим к выводу, что Винничевский В. Г. совершил инкриминируемые ему преступления во вменяемом состоянии и подлежит ответственности на общих основаниях».

Ну вот примерно так и выглядит приглашение на казнь. Правда, Винничевский этого не мог понять 26 октября, поскольку тогда он пребывал в твёрдой уверенности, что инкриминируют ему статью 136 УК, а стало быть, смертного приговора не может быть даже в том случае, если он примет на себя все грехи этого мира. Посему вывод психиатров не имел для него никакой ценности, был непонятен, да и вообще вряд ли интересовал, поскольку на приговор суда в смысле его отягощения повлиять никак не мог.

Заслуживают внимания некоторые моменты, связанные с обследованием Винничевского и прозвучавшие впоследствии из уст профессора Петра Малкина. Вот, например, очень интересное заявление о причине различной протяжённости интервалов между похищениями детей: «{Винничевский} утверждал, что неравномерность промежутков между убийствами – от двух недель до трёх месяцев – в значительной степени объясняется трудностью найти подходящий объект {посягательства}». Любопытно, не так ли? Ведь несколькими часами ранее на допросе у Брагилевского обвиняемый объяснил полугодовой перерыв после убийства Герды Грибановой совсем иначе: «У меня не было желания. Я даже не пытался похитить ребёнка, хотя видел их много».

Вот ещё одна интересная оценка из текста экспертизы: «Спокойно и расчётливо он снимает своё пальто, причём не бросает его на землю, а вешает на сучок.., раздевает жертву, удобно укладывает и медленно, не спеша, умертвляет её… Осторожность и ещё раз осторожность доминирует во всём его поведении: то крики ребёнка, то приближение телеги и людей, то крики матери заставляют его прервать процесс умертвления и, оставив ребёнка, поспешно скрыться. Насколько спокоен, хладнокровен и расчётлив при этом Винничевский свидетельствует хотя бы тот факт, что в одном случае он не забыл воспользоваться рублём, найденным у убитого, во втором – платьицем и другими вещами, проданными за 20 рублей, и т.п.»

И наконец, неизбежный вопрос о самооценке содеянного. Понятно, что на искренность душегуба рассчитывать не приходится, да и жалеть он будет лишь самого себя, а вовсе не безвинно пострадавших от его похоти малышей, но без этого аспекта невозможно составить сколько-нибудь полное представление об этом человеке. Итак, увидели ли психиатры в глазах убийцы слезы? Услышали ли они слова раскаяния и сожаления о содеянном? Тут нам на помощь приходит ещё одна цитата из экспертного заключения профессора Малкина: «26 октября Винничевский, правда, не без некоторых наводящих указаний, заявил о том, что он даже рад аресту, так как сейчас всё „это прекратится“». То есть сам Винничевский так и не понял, какие слова надо произнести, ему дали «наводящие указания». Впрочем, продолжим цитирование Малкина: «Создаётся впечатление, что хотя внешне, рационально он осознаёт всю глубину и отвратительность совершённых им преступлений, однако эмоционально он этого не прочувствовал, что ядро его личности, его „душа“, как раньше, так и сейчас, не в этих признаниях, а в тех чувственных переживаниях, которые он получал при убийствах».

Профессор закавычил душу – такова была политическая ситуация в стране, душа считалась коммунистами не субъектной и не существующей объективно. Поэтому фраза получилась с одной стороны немного кривой и не совсем понятной, но с другой – на удивление глубокой и точной. Надо лишь внимательнее вчитаться в слова Малкина. Винничевский действительно сотрудничал со следствием, сознавался в чудовищных преступлениях, но сохранял при этом полное спокойствие, управлял собою, контролировал речь и действовал полностью рассудочно. Испуг, пережитый при аресте, миновал, он понял, что его не убьют, а даже напротив, будут кормить и охранять, в нём все заинтересованы, его расспрашивают, большой московский следователь обращается на «Вы» и даёт на подпись каждый лист протокола. Медики в белых халатах щупают нёбо, обстукивают молоточками коленки и интересуются здоровьем родителей – смехота, однако! На самом деле всё в тюрьме оказалось не так уж и плохо, и даже интересно. Так примерно мог рассуждать Винничевский вечером 26 октября 1939 г., вытянувшись на своей шконке и вперившись в темноту одиночной камеры на втором этаже милицейского следственного изолятора.

Да, он признавался в убийствах на допросах, он делал, что ему велели во время следственного эксперимента, он послушно выполнял дурацкие команды психиатров во время освидетельствования, но никакого раскаяния в этом не было и быть не могло. Это была сугубая необходимость. Душа Винничевского в те дни действительно заключалась не в этих признаниях, она была занята совсем другими переживаниями. Винничевский начал борьбу за собственное спасение, ибо на самом деле его душа хотела жить и умирать он отнюдь не собирался.