Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Далее мама рассказала об увлечениях сына. Образ получился довольно странный, послушаем Елизавету Винничевскую: «Он очень любил музыку, для него было куплено пианино, к инструменту его очень влекло, но музыкального таланта у него не было, играл по нотам, импровизацией не увлекался. Играл большей частью весёлые вещи. Однако в жизни он был грустный, уединённый, подолгу сидел задумавшись. На мой вопрос: „О чём ты думаешь?“, отвечал, что ни о чём, „просто так“… С пятого класса он начал писать письма девочкам, мне казалось, что для него это ещё рано и бранила его».

Как видим, с самого начала полового созревания мама проявила бдительность, может быть, не вполне уместную, и принялась бранить и стыдить сына за его интерес к девочкам. Не отсюда ли берёт начало брезгливое отношение Вовы Винничевского к сексу с женщиной? Нельзя не признать, что мамины педагогические потуги достигли своей цели – сын в период юношеской гиперсексуальности перестал интересоваться сексом со зрелыми женщинами и девушками и переключил свое внимание на нечто иное.

Далее допрос перешёл к обсуждению физиологических деталей, без понимания которых расследовать половые преступления невозможно. Приведём любопытную выдержку из протокола:

«Вопрос: Вы не замечали, чтобы он занимался онанизмом?

Ответ: Я этого не замечала.

Вопрос: Поллюции у него были?

Ответ: Были два раза. Я замечала на постельном белье, на его белье не замечала. Белье стирала я сама, редко стирать отдавала.

Вопрос: Каких-либо пятен на белье Вы не обнаруживали?

Ответ: Нет. Однажды летом у него оказалась разорванной рубашка на правом плече, спина и шея поцарапаны. Он это объяснил тем, что катался на велосипеде и упал. Лично я не видела, когда он катался на велосипеде. В тот раз от него пахло водкой, он дал объяснение, что ездил один, купил водки, выпил и упал с велосипеда».

То есть никаких пятен, ничего подозрительного, обычный такой парнишка, но это-то и странно, поскольку половое влечение Владимир Винничевский должен был испытывать (и испытывал) чрезвычайно сильное, сильное до такой степени, что он даже собою соглашался рисковать ради его удовлетворения. И хотя внешне юноша казался безэмоциональным и хладнокровным, внутри у него бушевали страсти. Неужели мать ничего этого не чувствовала, ни о чем не догадывалась? Неужели она и впрямь считала своего сына таким нордичным?

Видимо, некое смутное подозрение смущало Елизавету Ивановну, и она сама невольно об этом проговорилась. Вот выдержка из её показаний: «Я однажды, когда у меня было подозрение в отношении его вида, я пошла за ним по другой стороне улицы, но он меня заметил, т.к. оглядывался». Вот те раз! Буквально страницей ранее Елизавета Винничевская убеждала, что никаких подозрительных пятен на одежде сына не замечала, белье постельное стирала сама, и тоже не видела на нём ничего «такого», и вдруг словно бы между делом проговаривается: «Когда у меня было подозрение в отношении его вида»… Что за подозрение? Почему оно возникло? Начальник ОУР не стал углубляться в эту тему, возможно, просто не заметил оговорки, но нельзя не признать, что в целом показания Елизаветы Винничевской производят впечатление недосказанности и нелогичности, мысль её постоянно «сползает» с темы вопроса и она говорит о деталях, не имеющих прямого отношения к предмету обсуждения.

В том же доме по улице Первомайской, в котором проживала семья Винничевских, жили маленькие дети – мальчик и девочка 3-х и 5-ти лет. Обвиняемый уже рассказал о том, что никаких преступных действий в их отношении не предпринимал, опасаясь быстрого разоблачения, но на эту же тему имело смысл спросить и Елизавету Винничевскую, может быть, она замечала в отношении сына к маленьким детям нечто необычное? Допрашиваемая ответила так (стилистика оригинала сохранена): «Он относился к ним хорошо, играл с ними, садил на колени, метал (видимо, подбрасывал – прим. А. Р. ), дети, играя с ним, смеялись. Причём он больше любил маленьких детей, чем детей своего возраста. Я замечала, что он щекотал детей, они смеялись, я этому не придавала значения».

В этих словах мы видим хорошее объяснение тому, как Винничевскому удавалось быстро располагать детей к себе. Он понимал детскую психологию, имел необходимый навык общения, и хотя Владимир был в семье единственным ребёнком, бытовой контакт с соседскими малышами обеспечил ему необходимый разговорный тренинг. А потому он прекрасно понимал, что следует пообещать ребёнку, чем его заинтересовать, как расположить к себе.

Нельзя не процитировать довольно интересный рассказ Елизаветы Винничевской о событиях 22 октября, то есть произошедших буквально за двое суток до ареста сына: «…я послала его за хлебом, он быстро возвратился с хлебом и попросил у меня разрешения пойти к мальчику сделать уроки по алгебре и физике. Я его не отпустила, т.к. уехал отец. Это было часов в 9-10 вечера, в присутствии Дымшиц, Смирновых и др. соседей. Этот разговор был в кухне. Он ушёл в комнату и долго оттуда не выходил. Потом он подошёл к двери, просунул голову, руки были за спиной, и стал смотреть на меня, но ничего не говорил. Я и Маруся примерно полчаса говорили ему о необходимости учиться и т.д., а он всё смотрел и молчал, причём взгляд у него был такой, как будто бы он смотрит, а ничего не видит. Потом он ушёл в комнату, и я услышала, что он звенит деньгами. На мой вопрос о деньгах, он ответил, что это сдача с хлеба, и тут же попросил 2 рубля на приобретение немецкой книги. Я ушла в комнату и легла на кровать. Сын подошёл ко мне и стал гладить по голове. Я его спросила, что с ним, он стал меня целовать и заплакал, просил прощения, что так ко мне отнёсся при соседях, но больше ничего не сказал».

Интересно, поняла ли сама Елизавета Ивановна, чему же она стала свидетелем? Нормальное вроде бы настроение сына моментально испортилось, стоило отказать ему в вечерней прогулке. Причём сын остался до того возмущён, что допустил эдакий немой афронт, бессловесную демонстрацию своего раздражения в течение получаса. Выходка, надо признать, неординарная для юноши 16 лет, который должен уже управлять своими желаниями и эмоциями. Назвать подобное поведение обычным никак нельзя! Матери, конечно, стоило бы задуматься над тем, почему у сыночка происходит такая смена настроений, что это за странный друг, с которым Володя хочет учить алгебру и физику на ночь глядя? Неплохо было бы осведомиться у него на сей счёт, но мать никаких вопросов не задаёт, она ложится в кровать, а сынок начинает плакать у неё на плече. И что подумала после этого немого цирка мамочка? Ничего – никаких выводов, никаких подозрений, никаких мыслей. Нетрудно понять логику действий Владимира Винничевского, которому мать испортила планы на вечер, он явно уже испытывал половое возбуждение и намеревался совершить очередное похищение и убийство, но вот индифферентность Елизаветы Ивановны понять сложно.