Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Винничевский не врал и в подтверждение правдивости своих слов в конце допроса 29 октября 1939 г. нарисовал схему местности в районе улицы Тельмана в Нижнем Тагиле, на которой показал место похищения девочки, маршрут движения с нею и место убийства. В нижнем левом углу, выполняя распоряжение начальника Отдела уголовного розыска, обвиняемый написал: «Этот план я начертил по убийству мною на Уралвагонзаводе. Винничевский». Схема эта должна была ориентировать милиционеров в розыске трупа, копию её тут же направили в Нижний Тагил.

Впрочем, упомянутая схема появилась лишь 29 октября, а 27 октября в помещении ОУР начальник 1-го отделения Лямин допросил Марию Мелентьеву, соседку и свойственницу Винничевских. Мария Александровна, молодая женщина (26 лет), являлась женой Петра Мелентьева, младшего брата Елизаветы Винничевской (он был младше сестры на 4 года). Как и в случае с Елизаветой Ивановной, допрос начался с выяснения социального происхождения Мелентьевой и её родственных связей. Оказалось, что отец её – Якушев Александр Федорович – проживал в Кушве и возглавлял базу «Заготзерна». В 1937 г. был арестован и осужден «самым гуманным судом в мире» на 15 лет лагерей и 5 лет поражения в правах. Кстати, дата вынесения приговора вовсе не означает, что Якушев стал жертвой «Большого террора» и осужден безосновательно. Система централизованного в масштабах страны сбора, хранения и распределения зерна, которую Комитет заготовок при Совете Народных Комиссаров СССР реализовывал через широкую сеть заготовительных пунктов и баз, была чрезвычайно коррумпирована и оставляла широкий простор для разного рода злоупотреблений. Там процветали приписки, обвесы, сговор представителей колхозов с принимающими весовщиками, разного рода махинации с отчётными документами, фиктивные списания под «порчу грызунами», «изменение сортности зерна», «гниение» и тому подобные бюрократические фокусы. Все разговоры на тему «при Сталине был порядок и учёт» являются не более чем демагогией. Как и во всякой мощной бюрократической системе, колоссальное мздоимство тогда правило бал и процветало на всех уровнях. К тому имелись как объективные, так и субъективные предпосылки, которые интересны сами по себе, но разбирать их сейчас вряд ли уместно. Просто подчеркнём, что осуждение члена ВКП(б) Александра Якушева в 1937 г. вовсе не означает, что он явился невинной жертвой массового террора.

Старший брат Марии – Владимир Александрович – подвизался на ниве советской торговли и, работая в свердловском универмаге «Пассаж», в 1935 г. был пойман на растрате. В результате отправлен в места не столь отдалённые на 5 лет и на момент описываемых событий оставался в заключении. Сама Мария жила на иждивении мужа, что по тем временам выглядело подозрительно, т.к. считалось, что молодые женщины должны работать, а жить на иждивении могут только жены узкого круга номенклатурных работников. Для рядовых советских семей неработающая жена и мать уже стала чем-то из разряда буржуазных пережитков – бюджет семьи при наличии всего одного работника просто «не сводился». Но у Мелентьевых с бюджетом всё было нормально, Петр работал завскладом театра музыкальной комедии, и его доходов хватало.

Лейтенант Лямин с большим вниманием расспрашивал Марию о родителях её мужа, и это может показаться до некоторой степени странным, ведь в тот же самый день на допросе побывала Елизавета Винничевская, и почему же о родителях не расспросили её саму? Но в этом, по-видимому, крылся некий особый расчёт – милиционеры хотели услышать не официальную семейную историю, отрепетированную детьми назубок, а её пересказ человеком со стороны. Вдруг он сообщит простодушно или с умыслом нечто такое, что дети постарались скрыть? В этом специфическом милицейском хитроумии чувствуется ставка на подлеца, на такого человека, который не откажется сказать какую-то гадость. С точки зрения ведения следствия в этом нет практического смысла, ведь отец Петра Мелентьева и Елизаветы Винничевской был расстрелян без вины и суда более двух десятилетий до описываемых событий, так какое отношение его судьба могла иметь к проделкам внука, которого он никогда не знал?

Мария Мелентьева, надо полагать, все эти милицейские приёмы понимала прекрасно, поэтому аккуратно сообщила, что с родственниками мужа отношений практически не поддерживает, в Верхней Салде, откуда тот родом, никогда не бывала. Про свекра она сказала лишь, что тот был рождён в бедной семье под фамилией Ермолаев, но в детстве его усыновил богатый купец Мелентьев, державший обширную торговлю в Верхней Салде. Вот от этого-то Ермолаева-Мелентьева и родились Елизавета, носящая ныне фамилию Винничевская, и Петр, муж Марии. А ничего более она не знает.

Рассказывая о муже, Мария сообщила, что тот прежде был судим за скупку краденого, был осужден на два года, но после трёхмесячного заключения ему удалось кассировать приговор, в результате чего он был освобожден вчистую. Петр явно владел искусством находить синекуры – до работы в театре был завскладом культторга, а такие удивительные места работы в советское время торгово-снабженческая мафия распределяла только в узком кругу особо доверенных лиц. Мария познакомилась с Петром в 1933 г., завязала с ним интимные отношения, тут же бросила работу счетовода и вот уже 5 лет жила на иждивении мужа. Вместе с Марией и Петром проживали их дети – мальчик в возрасте 4 лет 11 месяцев и девочка 3 лет, а также бабушка Петра.

После всей этой довольно продолжительной преамбулы лейтенант Лямин подступил к сути допроса, поинтересовавшись отношениями Мелентьевых с Винничевскими и Владимиром Винничевским в особенности. Мария ответила бесхитростно и даже обезоруживающе бесхитростно: «Отношения меня и мужа к Владимиру и его к нам были очень хорошими. Я, часто уходя в театр, детей оставляла с Владимиром, и он к ним относился лучше, чем (родная – прим. А.Р. ) бабушка».

Далее последовало несколько довольно любопытных замечаний об образе жизни и досуга Владимира Винничевского: «Он каждый день учил уроки. Родители его в школе ничего не проверяли… Отношение родителей к Владимиру было хорошее, часто он ходил в театр музкомедии, в кино, ходил иногда с родителями, ходил и один… Владимир вообще очень скрытный, у него добиться в чём-либо признания бывало трудно. Были случаи, когда я сама замечала, что он ходит бледный, угнетенный, но причин этого мне узнавать не удавалось. Он жаловался, что у него плохая память и ему трудно усваивать уроки. Он просился, особенно нынче (по смыслу: в последнее время – прим. А. Р. ), чтобы оставить учение и поступить куда-либо работать, но его в этом разубеждали и мы, и родители».