Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Видимо, что-то подобное подумал и Вершинин, потому что следующий его вопрос касался обращения Елизаветы Винничевской к врачам по поводу поведения сына. Мать преступника признала, что в 1938 г. водила Владимира к врачу по нервным болезням в детскую поликлинику на улице Тургенева. Формальная причина обращения – жалобы сына на отсутствие памяти. Врач заявил, что это всего лишь издержки переходного возраста, и предложил лечение электрическим током. Владимир посещать назначенный курс отказался, и лечение на этом закончилось.

Елизавета Ивановна на вопрос о домашних побоях заявила, что один раз била сына, но отец ни разу не поднял на него руку. Затем последовал разговор на тему физиологии и нервных реакций. Процитируем небольшой фрагмент:

«Вопрос: Вы не замечали, чтобы он грыз ногти?

Ответ: Нет.

Вопрос: У него бывает обильное выделение слюны?

Ответ: Я заметила, но не придала этому большого значения.

Вопрос: Во время сна он бредил?

Ответ: Я наблюдала, что во время сна он что-то мычит. Вначале я будила его, спрашивала, что он видит во сне? Он отвечал, что ничего не видит.

Вопрос: Не замечали ли Вы у Вашего сына беспричинного смеха?

Ответ: Беспричинный смех у него бывает. На мои вопросы, о чём он смеётся, он отвечал, что вспоминает о школе, о ребятах-школьниках, о школьных делах».

Дальше стало ещё интереснее. Снова небольшая цитата из протокола:

«Вопрос: Не был ли Ваш сын свидетелем интимных сторон Вашей жизни?

Ответ: Нет. В одной комнате с нами он не находится уже три года тому назад».

Стенографист Балаханова, записывавшая допрос дословно, в последней фразе допустила смысловую ошибку, но тем не менее понять сказанное несложно. Елизавета Винничевская категорически заявила, что уже три года сын не находится с родителями в одной комнате, когда они занимаются чем-то интимным. Ответ очень странный, поскольку у Винничевских второй комнаты не было и они вынужденно спали в одной. Так было и три года назад, так осталось вплоть до момента ареста. Поэтому ответ Елизаветы Ивановны понять можно двояко: либо она с мужем не занимается сексом уже три года, и потому «интимных отношений» просто не существует, либо родители предаются плотским утехам в то время, когда сына нет дома гарантированно. Но из последнего предположения автоматически рождается вопрос: а что, раньше это было не так? Раньше вы занимались сексом при нём и лишь последние три года стали удалять его из комнаты?

Запомним этот странный ответ Елизаветы Винничевской, потому что впоследствии эта же тема всплывет во время допросов соседей этой семьи и появится замечательная возможность сопоставить ответы и сделать кое-какие любопытные выводы.

Однако в самом конце протокола присутствует несколько реплик, заслуживающих особого внимания. По мнению автора, это наиважнейший момент всего документа. Процитируем:

«Вопрос: Как Ваш сын реагировал на убийство девочки Герды в Вашем дворе? (объективности ради надо заметить, что убийство имело место всё же в соседнем дворе, тут явно описка стенографа – прим. А. Р .)

Ответ: На мой вопрос, не жалко ли ему Герду, он ответил одним словом «жалко».

Вопрос: Каково было его поведение в эти дни?

Ответ: Огорчённая этим убийством, я не присматривалась к сыну. Когда заходил разговор об этом убийстве, сын молчал и старался уйти».

Тут нас ждёт интересное открытие, ведь сам Владимир Винничевский во время допросов заявлял, будто убийство Герды Грибановой членами его семьи и товарищами не обсуждалось. И вдруг выясняется, что его спрашивала об этом мама, да и иные разговоры в его присутствии на эту тему велись. Странно, правда? Можно поверить в то, что Владимир об этом забыл, тем более что на память он жаловался давно и постоянно, но особенностью его памяти является то, что процесс забывания всегда очень избирательно затрагивал те моменты, которые могли выставить его в негативном свете. Чем выдумывать неловкие ответы на острые вопросы следователей, проще ответить, что «никто ничего не говорил» или «ничего не помню». Так, чтобы сразу пресечь возможность углубиться в неприятную тему.

Почему сейчас автор делает на этом акцент? Нюанс на первый взгляд кажется непринципиальным, ну, казалось бы, какая разница, говорили с Винничевским об убийстве Герды или не говорили, забыл ли он эти разговоры в действительности или просто наврал следователю? Но нет, эта деталь очень важна для понимания логики поведения арестованного. Мы внимательно рассмотрели два протокола допроса Владимира Винничевского, и в обоих он категорично и безапелляционно заявлял, что слова его искренни, а показания исчерпывающи. После первого допроса вдруг всплыл эпизод с похищением Бори Титова, о котором Винничевский, несмотря на всю свою искренность, почему-то забыл рассказать, а вот теперь вылезло совершенно очевидное враньё, связанно с обсуждениями убийства Герды Грибановой. Разговоры такие велись долгое время среди жителей улицы Первомайской – в этом можно не сомневаться. Следует помнить, что «информационное пространство» советских людей было чрезвычайно сужено цензурой и косной коммунистической идеологией, простому человеку читать советские газеты было невозможно – там просто не было ничего дельного, ничего кроме демагогических агиток и бессодержательных «рапортов с мест», в которых рассказывалось об успехах социалистического соревнования и невиданных достижениях социалистического строительства. А потому можно не сомневаться в том, что жители Свердловска были потрясены чудовищным убийством малолетней девочки и случившееся долгое время занимало умы и воображение обывателей. Уже изначально казалось очевидным, что обвиняемый наврал, но теперь об этом можно говорить совершенно однозначно, без всяких оговорок, поскольку собственная мать враньё же это и разоблачила.

Но если Владимир Винничевский уже на первых допросах врал в одном, то какая может быть гарантия, что он не врал в другом? Вспомним золотое правило «старины Мюллера» из «Семнадцати мгновений весны»: «Маленькая ложь всегда рождает большое недоверие».

Золотые слова! Запомним сейчас сделанное нами открытие: Владимир Винничевский с самого начала врал следователям угро и делал это осмысленно, целенаправленно и сообразуясь с некоей собственной логикой оптимального поведения. Что это была за логика, мы постараемся понять, и на этом пути нас ждут воистину удивительные открытия, потому что, прочитав внимательно уголовное дело и судебные стенограммы, мы увидим в них совсем не то, что видели мастера розыскного дела Урусов, Брагилевский, Вершинин и другие.

Но – всему своё время.

В тот же самый день 27 октября начальник свердловского угро Вершинин допросил и обвиняемого Владимира Винничевского. Протокол начался с обсуждения деталей неизвестного правоохранительным органам убийства ребёнка, якобы совершённого Винничевским в январе 1939 г. Обвиняемый повторил свои прежние утверждения, дополнив их некоторыми деталями, но так и не вспомнив ни имени жертвы, ни точного адреса, по которому он похитил ребёнка. Само нападение он описал буднично, совершенно безэмоционально и лаконично, уточнив лишь по требованию допрашивавшего, что половой акт с жертвой не совершал и семяизвержения не испытывал. Под конец своего весьма лаконичного рассказа добавил, что ударил ребёнка в лоб рукояткой ножа, после чего сбросил в выгребную яму. Своё повествование арестованный закончил просто: «После этого я вышел из уборной и пошёл домой, считая, что ребёнка я убил».