Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Кучин рассказал, что отработал 20 лет рабочим в листопрокатном цехе металлургического завода, всю жизнь жил бедно, владел хатёнкой в одну комнату и лошадью. О причине переезда в Свердловск в 1931 г. в протоколах его допросов ничего не говорится, но на словах какие-то объяснения, безусловно, были даны. Не забываем, что 1931 год – это самый разгар продовольственного кризиса, время карточек и неотвратимо подступающего голода, так что стремление жить и работать в большом городе понять можно – там проще выжить.

Формально Кучину ничего нельзя было вменить, однако он надолго остался под подозрением. С него взяли подписку о невыезде, и он по меньшей мере на полтора месяца оказался в положении человека, вынужденного доказывать, что он не так плох, как про него думают. Раз в неделю его вызывали в уголовный розыск для бесед – это была такая форма допроса без составления протокола, – во время которых пытались поймать на разного рода противоречиях или нестыковках. В общем, поджаривали на медленном огне, дожидаясь либо неосторожной оговорки, либо сознания в содеянном.

Вызвал у сотрудников уголовного розыска подозрения и Виктор Зайцев, тот самый мужчина 27 лет, что первым увидел раненую Раю и на руках отнёс её матери. Вроде бы совершил он дело хорошее, помог ребёнку, но почему во время первомайских торжеств он находился дома, а не в праздничной колонне? Неявка на демонстрацию в то время – это веский повод задуматься о добропорядочности советского гражданина.

Виктору, работавшему плотником на мебельном комбинате, пришлось объяснять неявку на торжественное мероприятие. Из его слов следовало, что он имел намерение отправиться на Первомай в новом костюме, пошив которого заказал в ателье, но выполнение заказа затянулось, и костюм в срок не был готов. Не имея выходного костюма, Виктор не мог быть допущен в праздничную колонну трудящихся мебельной фабрики. Такое вот объяснение! Звучит по нынешним временам несколько диковато, но из песни слов не выкинешь. В общем, профком официально разрешил Виктору не участвовать в демонстрации ввиду отсутствия праздничной одежды.

Внушало подозрение и то, что молодой мужчина на свою беду оказался неженат – это было весьма нетипично для второй половины 1930-х гг. Тут любой сотрудник уголовного розыска не мог не задаться вопросом: а как же у Виктора Зайцева обстоят дела с половой жизнью – поддерживал ли он интимные отношения вне брака или занимался онанизмом? И то, и другое с точки зрения тогдашних представлений было весьма нехорошо, первое расценивалось как аморальное явление, неоспоримое свидетельство нравственного разложения, а второе – онанизм – относилось к разряду серьёзных половых извращений, опасных для здоровья. Медицина того времени всерьёз доказывала, что онанизм приводит к различным поражениям центральной нервной системы, вплоть до провокации эпилепсии, ухудшению памяти, нарушениям работы мозга, цианозу кожных покровов и прочим ужасам. В советских публикациях той поры упоминались работы учёных 19-го столетия, якобы обнаруживавших связь онанизма с криминальным поведением, склонностью к самоубийствам, развитием душевных болезней и т.д. Причём из популярных книжек того времени, в которых публиковалась подобная наукообразная галиматья, невозможно было понять, идёт ли речь только о мужской мастурбации, или о женской тоже? Помимо огромного числа разного рода популярных публикаций на данную тему во множестве издавались и претендующие на научность исследования (яркий пример такового – монография Л. Я. Якобзона «Онанизм у мужчин и женщин», изданная в 1928 г. в Ленинграде и выдержавшая в последующие годы четыре переиздания. Судя по всему востребованная была книга!).

В общем, безбрачие Зайцева вызывало подозрения, хотя ничего конкретного ему инкриминировать было нельзя. Рая ни единым словом не обмолвилась о нападении на неё соседа, а уж Виктора девочка не могла не знать! Конечно, его неопознание можно было списать на амнезию – это довольно распространенное явление в случае сильного эмоционального переживания свидетеля или потерпевшего. Однако амнезия обычно быстро проходит, и через неделю-другую забытые события восстанавливаются в памяти, так что логично было ожидать, что девочка назовет напавшего, если только он действительно был ей знаком. Этого, однако, не произошло – ни в середине, ни в конце мая Рая Рахматуллина преступника так и не вспомнила.

Тем не менее эти соображения не очень-то помогли Зайцеву, который наряду с Кучиным попал под подозрение. К счастью, сотрудники уголовного розыска обошлись с обоими подозреваемыми сравнительно мягко, в изолятор их не отправили, а ограничились лишь мерами, скажем осторожно, эмоционального воздействия (подписки о невыезде, изъятие паспортов, регулярные вызовы на допросы).

Попутно велась работа с населением прилегающих кварталов. Опросы преследовали двоякую цель – с одной стороны, проводился поиск свидетелей нападения или иных схожих противоправных действий, а с другой, собиралась информация о лицах, способных на подобные посягательства. Работа в этом направлении позволила выявить нескольких хулиганистых мальчишек, живших неподалёку. Им всем было по 12 лет, но, несмотря на юный возраст, сотрудники уголовного розыска «отработали» наводку так, словно речь шла о вполне зрелых преступниках. Неучастие мальчишек было доказано с абсолютной надёжностью, поскольку все они в момент нападения на Раю Рахматуллину участвовали в построениях школьных колонн для похождения в рядах демонстрантов.

Подход к расследованию, продемонстрированный сотрудниками уголовного розыска в мае 1939 г., очень напомнил картину, которую мы наблюдали в случае убийства Герды Грибановой. Всё делалось по единому шаблону, грубые стереотипы просто бьют в глаза – под подозрение попадают лица из ближайшего окружения, соседи, далее следует опрос жителей окрестных домов. Можно не сомневаться, что под самое серьёзное подозрение попал бы и отец раненой девочки, если б только не благоприятное для него стечение обстоятельств – в момент происшествия он находился совсем в другом месте, и его алиби удостоверялось дюжиной коллег. Нельзя не отметить и сдержанность, даже благородство Асии Рахматуллиной, матери пострадавшей девочки. Сотрудники уголовного розыска настойчиво расспрашивали женщину о её подозрениях, и она, поддавшись соблазну свести счёты с недоброжелателями, могла бы оговорить многих, но воздержалась и не сделала ничего подобного, заявив, что никого не может подозревать в таком диком нападении. Для времени, когда люди с упоением писали доносы во все инстанции просто «по велению сердца», такая сдержанность заслуживает быть отмеченной особо.