Павел Кучер - Афинская ночь

— Один черт, письменность у них пропала на столетия.

— Потом — да. Но, современный лингвистический анализ дал интересные результаты. Из дошедших до нас древних обрывков поэм Гомера, записанных на "архаичном древнегреческом" — удалось извлечь массу неожиданной информации. "Исходник" произведений — действительно "мертвый". Не похож ни на один диалект разговорного греческого языка. Многие флективные формы никогда не употреблялись в живом античном языке. Но это значит, что в первоначальном варианте — все песни хранились в форме записей! Только потом их стали заучивать и декламировать наизусть, сохраняя строй письменной речи.

— Поясните…

— Ой! В отечественном варианте эффект можно экстраполировать на "Василия Теркина". Если представить, что Вторая Мировая не закончилась в 1945 году, а благодаря проекту "Немыслимое" — переросла в тотальную и затяжную Третью Мировую, спровоцировавшую "системный кризис" всей земной цивилизации… На определенном этапе безумной бойни, письменный русский язык мог исчезнуть… или, вообще стать "мертвым"… заодно с английским… Однако, в переложении на родственные диалекты — поэма Твардовского, скорее всего, пережила бы Темные Века, обросла новыми куплетами, а ещё через 10-20-30 столетий — наука установила бы, что "исходник" шедевра сочиняли люди поголовно грамотные и достаточно образованные…

— Тем временем, как сам Твардовский превратился бы в персонажа скорее легендарного.

— Именно! Зато — "ожил" бы в народной памяти Теркин, как любимый герой фольклора…

— Тогда, язвительные пассажи, типа "города сдают солдаты, генералы — их берут", из официальной версии поэмы, попытались бы вычистить самым первым делом… — каудильо догадлив.

— Не, — замотала шевелюрой Ленка, — Говорю же, война обещала стать затяжной. Если Первая Мировая, уже на третий год боевых действий, там и сям начала превращаться в Гражданскую, а Вторая Мировая дошла до самой грани в "метрополиях", успев обвалить систему колониальных империй, то Третья Мировая с самого начала планировалась "воротами в Мировую Революцию". Долгой и кровавой. После таких войн, как показывает Кризис Бронзы, всякого рода цари, генералы и прочие шишки надолго становятся сказочными персонажами. В реале, если их не прикончат во время голодного бунта или они не сгинут в разбойном походе — вернувшиеся домой озверевшие ветераны вырезают всю эту публику "до третьего колена". Вспоминаем 1918 год и нашу собственную Гражданскую…

— Сформировался "священный канон"?

— Угу… Семьдесят лет советской власти — оказались долгим сроком. "Офицеров", под шумок войны, на арапа, в культурный оборот вернуть исхитрились. "Погоны" и "министерства" — тоже, а вот "царь" — уже не проканал… Как ни переживал Ельцин… Для древних греков — тотальная бойня растянулась на долгие столетия. Отчего военная демократия в вынырнувшей из её кровавой каши Элладе аномально сильно окрепла. Сделалась "каноном".

— И никто у нас этого "скрытого слоя смыслов" в мифологии до сих пор не замечает?

— "Что бы правильно задать вопрос, надо знать половину ответа"… — отбила подачу филологиня, — Хорошо понимать не только язык оригинала, но и исторический контекст. Так сложилось, что первый отечественный перевод "Одиссеи" непосредственно с древнегреческого сразу на современный русский язык, сделан только в 1947 году. Издан мизерным тиражом в 1948 году. И давно академическая редкость. Зато его автора Павла Шуйского, без преувеличения блестящего знатока Античности, в наших окололитературных кругах, продолжают ругать по сей день. Акцентики он, видите ли, не там расставил.

— А на самом деле?

— Как сумел — постарался передать отчаянное разочарование в жизни и крушение любых надежд ветерана тотальной войны, вынужденного в одиночку бороться против всего остального мира. Ни в древности, ни потом, власть не любит гордых одиночек. Особенно, победоносных эпических героев. А тут — здрасьте! Казалось бы давно протухший "культурный материал", очищенный от придворных красот, напиханных в поэму Жуковским — заиграл новыми смыслами. Точнее — очень старыми идеалами. "Одиссею" в её исходном, "догомеровском варианте", сочинили и декламировали стихийные атеисты. Шуйский — все эти "моментики" высветил. Простым и чистым русским языком. Произошел "временной пробой" сквозь 30 веков, отделяющих ту, ветхозаветную Мировую войну, от едва отгремевшей Второй… Если от Фадеева — потребовали переписать "Молодую гвардию", а от Твардовского — заставить Теркина расти в чинах, то перевод Шуйского — сразу оболгали и замолчали. Не лез он в трескучий победный "официоз" конца 40-х годов. Про обманутые мечты фронтовиков о справедливой послевоенной жизни тупо запретили упоминать… в любой форме… А вскоре — принялись старательно делать вид, что их и вовсе не было.

— На всё воля Зевса… в смысле — товарища Сталина… — тяжело вздохнул селектор.

— Да что там такого? — повысил голос главный начальник.

— Как бы это описать? — даже сейчас рисуется! — Обстановочка, в послевоенном СССР, была того. Власти, как могли и умели, стремились стереть память о военной катастрофе. День Победы, с 23 декабря 1947 года — обычный рабочий день. Ибо не фиг… Вместо 9 мая — выходным сделали Новый год. Память о народном горе — тоже не одобрялась. Песня "Враги сожгли родную хату", после первого же исполнения, в 1947 году — оказалась запрещенной. "Война окончена — забудьте…" И тут, какой-то доцент кафедры классической филологии — вытащил, якобы "перевод с древнегреческого". Который, при сложившихся обстоятельствах, вполне тянул на политическую провокацию. Обратите внимание, советский атеизм (впервые за тысячелетия!) — "совпал по фазе" с весьма пренебрежительным отношением к высшим силам, характерным для героев Гомера. Плюс — содержание. Шайка ошалевших от полной безнаказанности начальников (олимпийских богов) — много лет гадко издевается над героическим фронтовиком, не давая ему вернуться домой к семье… Сюжет, "послевоенным" советским гражданам — до боли знакомый лично, хорошо узнаваемый и неожиданно злободневный. Надо же, оказывается, ещё у древних греков так бывало!

— "Одиссея" совсем про другое! — попытался возмутиться каудильо, — Там муссируется педагогическая задача — нельзя противиться высшим силам. Боги, как умеют, Одиссея перевоспитывают.

— А в рыло, с ноги? — жестко сцепилась с ним взглядом Ленка, — На волю Зевса — сам Одиссей "клал с прибором". Стойко переносил тяготы и лишения, не гнулся и не раскаивался. Вот и…

Господи, ну и состояние — ни спать, ни разговаривать не хочется. Оцепенение… Но, расслабляться — рано. Сейчас знатоки "античного наследия" выяснят отношения и вспомнят про меня.