Виталий Виниус - Римские вакации

Лёлик, назюзившись до безумия, представлял себя бойцом Красной Армии в оккупированном Берлине, отчего не на шутку крутил руку своей блондинке, кричал ей в ухо: "Хенде хох!" и "Гитлер капут", а также грозился устроить шпациренгеен. Одёжка на барышне была порядком сбита и даже местами порвана. На экзекуцию со страхом смотрели остальные незадействованные девушки, жавшиеся в углу.

Но не это всё заставило меня взволнованно удивиться, а нечто другое: на скамье самым обыденным образом сидел Джон и держал на коленях явно довольную ходом событий Клеопатру. Узрев меня, он по-хозяйски схватил царицу за подбородок, повернул к себе, засосал в губы плотно, затем положил голову ей на порядком приоткрытую распяленной одеждою грудь, и, косясь на меня под углом, начал хехекать, подмигивать, скалиться и высовывать язык. Клеопатра была одета в легкомысленно прозрачную короткую тунику; она была весела и разгорячена, маленькие уши горели малиновым огнём, словно Джон только что надрал их.

Я сел напротив, стараясь держаться как ни в чём не бывало, и, отпив вина, начал мрачно разглядывать свободных девушек на предмет выбора. Джон же, торжествуя победу, изгалялся как мог: царицу щипал, вертел как куклу, засовывал алчную длань за пазуху, возясь там как крот в норе, задирал и без того отсутствовавший подол, звонко охлопывая гладкие заманчивые ляжки.

Я, старательно изображая скуку во взоре, поглядел на это безобразие. Что-то тут было не так. Что-то выглядело фальшиво и неправильно как пингвин в джунглях. Смех у царицы был какой-то не царственный, а разудалый и бестолковый, поведение разнузданное, и ногами дрыгала она совсем бессовестно. Сомнения мои стали принимать реальные очертания: с чего бы это — подумалось — августейшей особе менять нрав величавый и неприступный на вульгарные повадки феи по вызову и кидаться в Джоновы сомнительные объятия, когда есть куда как более достойные члены нашего коллектива… "Позвольте, позвольте!" — подумал я — "А родинка на шее? Была ведь, была… А сейчас нету"…

Родинки не было.

"Ага, кажись, подстава!…" — догадался я, вспоминая о привычке государственных личностей иметь двойников для всякого рода скучных либо опасных мероприятий, и начал было соображать: как оценила царица нынешнее мероприятие — как то или другое, но потом решил, что как оба сразу, и на всякий случай сделал ещё более скорбное лицо. Выдержав паузу, я вздохнул как можно тяжелее и вывалился обратно из зала; и лишь в коридоре позволил себе порадоваться за незадачливого коллегу, после чего, памятуя о высказывании одного римского деятеля: " Или с женой цезаря, или ни с кем", отправился во вторую поисковую экспедицию.

Пройдя уже знакомым маршрутом до спуска в купальню, я услышал доносившиеся оттуда голоса и притормозил, прислушиваясь. Внезапно впереди замаячила рабыня с большим кувшином, и я инстинктивно улизнул за всё тот же выступ, чувствуя себя помесью ниньзя с Евгением Бондом. Рабыня торопливо сбежала вниз по лестнице, а я решил разведать: что же там — впереди, и нет ли там любезной моему сердцу Клеопатры. При том я посчитал, что разведку следует произвести как правильному следопыту, ибо царица в данной ситуации представлялась мне пугливой птичкой, того и гляди готовой упорхнуть, взамен подсунувши сверху какую-нибудь гадость.

Впереди в конце коридора висел тяжёлый занавес, прикрывавший вход куда-то. Я осторожно, прислушиваясь и присматриваясь, за занавес просочился и оказался в комнате, где тускло горели два светильника, едва позволяя различать общий план. У стен стояло несколько сундуков, ларцов и плетёных из лозы коробок; в одной из них копалась, стоя на коленях, рабыня. Я замер, но рабыня была слишком занята, чтобы заметить вторжение. Я на молниеносных цыпочках миновал открытое пространство и, изогнувшись в три погибели, спрятался за большим сундуком. Девица всё так же продолжала рыться в коробке, вываливая на пол вороха одежд. При досмотре помещения невдалеке от моего убежища обнаружилась приоткрытая дверь; я прокрался вдоль стены и прошмыгнул в следующую комнату.

Там никого не было; лишь выбежала навстречу, мерцая глазами, довольная кошка, мурлыкнула что-то вроде доброжелательного: "Кто таков?". На всякий случай я кискиснул и потянулся погладить животину, но тут в предыдущем помещении хлопнула с треском крышка короба, и, опасаясь за инкогнито, я скользнул к обильно драпировавшей стену ткани и поместился за ней, используя пышные складки. Места было не ахти, и потому пришлось распялиться по стенке наподобие цыпленка табака, следя, чтобы обувка не вылезла предательски наружу. Тем не менее, я незамедлительно проковырял штыком в ткани удобную дырочку и начал наблюдение.

В комнате стоял полумрак, разгоняемый лишь быстро угасавшим вечерним густым светом. Окно, занавешенное кисеёй, выходило, вроде бы, во внутренний дворик, ибо из него явственно и отчётливо доносились голоса неугомонных коллег.

Помещение было небольшим и выглядело уютным. Стены почти сплошь были прикрыты разноцветными тканями; лишь в одном месте виднелась непрезентабельная побелка. На полу лежал пушистый палевый с красными узорами ковёр. Из мебели присутствовали резной шкафчик, кушетка с ворохом подушек, изящный стулец, придвинутый к широкому низкому столику, на котором имелось зеркало — тускло мерцавший металлический диск на фигурной золотой ножке в виде виноградной лозы. Столик был густо уставлен коробочками, шкатулками, разными баночками и флаконами из мутноватого зелёного и синего стекла. Я приноровился посмотреть в другую сторону и обнаружил в углу куда более интересный предмет интерьера, а именно укрытое богатым покрывалом широкое квадратное ложе на коротких резных ножках, над которым нависало нечто вроде балдахина из лёгких тканей.

В комнату быстро вошли две рабыни: одна примостила принесённый поднос с кувшином, чашей и виноградом в вазе на притулившуюся у ложа трёхногую подставку и немедля ушла, другая зажгла два пятирожковых светильника, стоявших на мраморных столбцах у стены; потом, согнав умывавшуюся кошку, сняла покрывало с ложа, поправила в изголовье валик подушки, подошла к столику, стала смотреться в зеркало.

" М-да" — подумал я — "хоть и под арестом царица, а живёт совсем недурственно".

Послышались шаги, и в комнату вошёл кто-то. Судя по тому, как рабыня тут же согнулась в поклоне, это было первое лицо. И вправду, властно зазвучал голос Клеопатры. Она говорила громко и нервно, на незнакомом языке, по всем приметам, греческом.

Царица подошла к столику, с тем появившись в зоне обзора. Была она укутана наподобие тоги в несколько слоёв светлой просвечивавшей ткани, облегавшей фигуру мягкими волнообразными складками; на волосах её было намотано полотенце. Вместе с царицею пожаловали ещё одна рабыня и старичок-Мухомор, с проникновенностью втолковывавший что-то своей повелительнице. Клеопатра, покивав согласно, зевнула и жестом освободила себя от его присутствия. Мухомор, бормоча под нос рассерженно, торопливо удалился.