Александр Руб - Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

И равнодушных тут мало. Не пройдут мимо, не отвернуться.

Это их государство! Это их власть! Это их порядок!

Вот такие пироги…

Поэтому едва я заикнулся про личную месть, как тут же был послан. Пришлось все рассказать. И даже про хирурга.

Этот недоделанный хирург недавно вышел из больницы. Я долго размышлял на тему — «убить его или нет?». Странно конечно, но решил я его оставить в живых. И причина проста. Она в моем излишнем человеколюбии. Нет тут врачей. Просто — нет. Их настолько мало, что даже его помощь неоценима.

Присутствует конечно же ещё и право на врачебную ошибку. Может действительно он ошибся. А мою ошибку — уже не исправишь. Убью я его, а то, что он еще может помочь десяткам и сотням обычных больных? Значит, лишу я многих — права на жизнь. Убью собственными руками. А вот вбить в него запрет на аборты — я вобью…

Вернее вбил…

Вот после всех этих моих размышлений хирург был просто зверки избит.

Неизвестным в маске…

Три недели в больнице и ничего фатального, кроме пары шрамов «на долгую память».

А вот обидчик Зиночки и самого Серёги Адамовича — был недостоин жить. И это даже не обсуждалось. Он и так прожил лишних несколько месяцев… Итак.

Сейчас Павел Сергеевич — начальник ОРСа одного из предприятий города. Капитан запаса. Уволенный в связи с «… осложнением, после ранения». Знаем мы, какое там осложнение у НачПрода Бригады бывают. Не тот случай. Тут много этих сук тыловых окопалось на хлебных должностях. Он ведь гад не пошел рабочим на тот же завод, а устроился на хлебную должность. Это из-за вот таких вот — как он, прогнило что-то в нашем государстве.

Что еще?

Разведен.

Естественно, когда тут такой дефицит мужиков — зачем ему жена. Хотя это и сильно не приветствуется. Жену отправил в Воронеж. Тут кобелирует. Проживает в отдельном индивидуальном доме.

Ну конечно, совершено законно купленном на трудовые доходы. Откуда у честного служаки-чиновника могут быть нетрудовые?

Походили ещё, посмотрели…

Завтра навестим нашего любвеобильного бойца с фашисткой нечистью. А-то я вдруг могу и не успеть. Ходят разные разговоры о формировании сводного отряда бойцов милиции, который будет отправлен в помощь… на запад. Да и вокруг меня пошли непонятные подвижки и телодвижения нашего замполита, которые похоже зацепят и меня… Отчего-то не любит он меня. Похоже боится, что буду я метить на его место — парторга. А он реально мне в этом деле не соперник. Просто абсолютно разные уровни подготовки и опыта. «Это как плотник супротив столяра». Жарким и душным летним вечером несколько бывших военных, в старой — третьего срока носки, форме двигались куда-то. В надвигающихся сумерках их прогулочная походка никакого интереса у редких прохожих не вызывала. Да и шли они вовсе не вместе. А чье внимание может привлечь обычный прохожий? До нужного дома троица добралась в темноте.

Добротный бревенчатый дом стоял в глубине двора. Участок был угловым. Что, в общем-то, не есть хорошо. Благодаря наблюдению расписание объекта было известно. Никто не назвал его человеком даже между собой.

Остановившись у дома, я внезапно понял, что первым я идти не могу. На меня накатило.

Я уже не был спокойной машиной для выполнения задачи. Тщательно лелеемую плотину моего равнодушия пробило и меня затопило темной водой ненависти. Бурное половодье чувств смело все. В темной воде затопившей меня изнутри бурлили водовороты легкого сумасшествия и плавали хрупкие льдины острого любопытства. Любопытства маньяка, который с отстраненным интересом ждет от самого себя, что жуткая тьма его подсознания может выкинуть еще.

Это уже был не я.

Это было что-то жуткое и злое… равнодушное и любопытное… Это было началом подсердечной ненависти. Черной ненависти, которая застилает глаза и дарит прекрасное и легкое равнодушие к собственной жизни. Жизни, которая в этот момент становится совсем не важна. Важным, становится только одно — достать врага. Успеть сделать этот последний шаг. Шаг, с которым ты сумеешь скрюченными от ненависти пальцами вцепиться в горло врага. Восхитительное чувство легкости и равнодушия, с которым мои предки презрев смерть, в одиночку шагали на строй закованных в броню рыцарей или просто поднимались из окопа на танки с гранатой…

И когда тебя будут пластать мечами, стрелять в спину или давить гусеницами — ты будешь счастлив. Счастлив навсегда. Тем, что ты — смог… Смог дотянуться и рвануть зубами врага за горло. Когда ты, захлебываясь его кровью, понял, что жил ты не зря. Совсем не зря… Ты смог! Ты сумел сделать этот самый важный в твой жизни последний шаг.

И совсем не важно, даже если никто не видел, как ты умер. Это ведь видел ты сам.

Себе самому нельзя соврать…

Ловко перемахнув забор, Шац открыл калитку. Собаки у нашего «героя» не было.

Мы спокойно вошли внутрь.

— … а?…

До меня наконец дошло, что меня трясут за рукав. Я с трудом поднял на него глаза.

— Что…?

До меня как сквозь воду доходил смысл.

— Ты это… командир. Может, я первый пойду? — как-то нерешительно спросил Генрих.

Вопрос опять с трудом дошел до меня сквозь опаляющую нутро ненависть. Глядя на мое лицо, он что-то почувствовал.

— А смысл? — не разжимая сведенных судорогой зубов, спросил я.

— Да хочу я ему задать пару вопросов. Ты же не сможешь…?

— Не… не смогу… идите…

Я испытывал опаляющее самое нутро ненависть. Я такого никогда не испытывал. Я аж замычал… от перехлестывающих через край чувств. У меня было только одно желание вцепиться в его горло. Распластать эту с-су-уку, как в плохих фильмах. Ножом… порвать его собственными руками. Просто порвать…

Ненависть клокотала в горле и мешала дышать…

Пока я пытался обуздать этот поток абсолютно несвойственных мне чувств, видимо прошло какое-то время. Нет, умом я понимал, что Генрих прав. И поэтому я старался отдышаться и начать хоть что-то соображать… — Иди командир, погляди… — Семён шепотом позвал меня с крыльца и шагнул обратно в дом.

Я деревянно шагнул. И пошел в дом.

Дощатые, крашеные масляной краской полы… Беленая печь… Стол… На столе вываленные в беспорядке драгоценности. Матовый блеск золота, острые лучики от камней — больно колющие глаза, благородное серебро брегетов… Я поднял глаза и огляделся, чтобы придти в себя.

Дубовый резной буфет с майсенским фарфором, текинский ковер с шашками и кинжалами. Кожаный, резной диван с медными головками гвоздей обивки. Даже стул, к которому была привязана эта сволочь — был дубовым и резным. И привязан он был шелковым шнуром от шелковых же занавесок с драконами…»Как минимум — лимона на полтора… в рублях, «скромной» обстановочки», — мозг совершенно независимо оценил увиденное. И это, с-сука — «скромный» начальник паршивого ОРСа.