Владислав Савин - Красные камни [litres]

Предатель ведь не обязательно трус. И даже, это понял Горьковский лишь теперь, не всегда пособник врага СССР. Можно представить Мечика из «Разгрома» Фадеева или даже Присыпкина-«клопа» – умелыми бойцами с выучкой как беляков-офицеров, удачливых и не боящихся драться за свой интерес. И то, что они не нанялись на службу к фашистам или капиталистам, а искренне мнят себя патриотами Советской страны и даже имеют перед ней несомненные заслуги – это даже хуже . Поскольку они тогда не за одних себя выбор сделали – а всю нашу жизнь и идею тянут на неверный курс.

– Отчего ты не погиб, тварь?

Видит ли это товарищ Сталин? Наверное, нет – раз он сказал, оценим каждого по делам его. Не понимая, что самые благие дела, совершенные из гнилых побуждений, становятся в итоге своей противоположностью. Этот, московский – если и в самом деле был одним из тех, кто Гитлера поймал, и прочее, ведь ордена, а тем более Звезды Героя просто так не дают – стал образцом для подражания, и скольких правильных советских людей сбил и еще собьет с истинного пути своим примером? И верно говорил Сергей Степанович – «у всех баб, по существу, всегда самое главное, чтоб дом, муж, хозяйство, дети», – вот и Ганна правильные слова слушала с охотой, а как приперло, так показала слабину. И московский считал это нормой – искренне удивлен был, «это же твоя женщина», то есть за нее можно было идею предать. Значит, сам и предаст, как дойдет до выбора. Потому Горьковский после этих слов считал себя сильнее – плевать, что у того две Золотые Звезды и две сотни убитых немцев. Если в нем стержень слабже, чем во мне.

– Отчего тебя не убили, погань?

Коммунисты пытали коммуниста – как в гестапо. Но это было не так страшно, как под пентоталом. Горьковский знал, что это такое – и тоже видеть приходилось раньше. Но также слышал, что даже при этом можно не предать – на курсах им рассказывали об английской разведчице во Франции (имя забыл), выдержавшей гестаповские пытки и уколы скополамина (правда, утверждалось, что она, индуска по рождению, владела каким-то тайным умением отключать сознание и боль). Но принцип был известен – максимально сосредоточиться на чем-то постороннем, думать лишь о том, и тогда остается шанс, что даже «эликсир правды» не развяжет язык.

– Звезды вырезали у нас на спинах беляки. Живьем закапывали в землю, жгли в паровозных топках. Отрекитесь – но лишь слова в ответ из горящих глоток: «Да здравствует коммунизм!»

Самым простым было – читать стихи. Но Маяковский был слишком сложен, нужна более простая рифма. И Горьковский повторял:

– Заковали барабанщика в цепи. Посадили в каменную башню. Самой страшной мучили пыткой. Но не выдал он военную тайну!

Откуда эти слова – вроде бы из Гайдара: башня, цепи, военная тайна, судьба барабанщика. Горьковский повторял их и вслух, и мысленно, раз за разом – и когда его привязывали к креслу, чтобы сделать укол, и когда били резиновой дубинкой и творили иные процедуры. Требуя дать показания на Сергея Степановича, на других товарищей – хорошо, значит, пока на них еще ничего нет, только бы выдержать, как наши подпольщики в гестапо, только бы не сдаться!

– Ну что, молчит пока наш херой? – московский приходил еще раз, уже в пыточную камеру, воняющую кровью, дерьмом и мочой. – Себя не жалко, о других подумай, кого за собой повели. Ничего – мы лишь таких упертых, как ты, к стенке или по этапу. А остальных – спасем, уж я сам о том позабочусь!

Горьковский хотел с ненавистью плюнуть – но не смог. Те из организации, кто шел по правильному пути, не понимая, а лишь веря – с такой же легкостью станут предателями, поверят ведь Герою. «А кто малых, по Божьему пути идущих, совратит – то легче тому будет, если его живым бросят в геенну огненную», – один попик так говорил, в сорок девятом, за час до расстрела. Нет Бога, и рая и ада нет, это поповские бредни – но наших сбивать с пути не смей, пусть лучше они в лагеря все пойдут, слышишь, ты, гадина! А за нами придут другие – кто не захочет, чтобы коммунизм был растоптан такими, как ты!

– А что, по-твоему, коммунизм, идиот? Вот я со службы приду, возьму жену и детей, и пойдем мы 7 ноября на демонстрацию, с красными знаменами и портретами Ленина и Сталина. А ты в это время будешь гнить за колючкой вместе с бывшими полицаями, или уже станешь лагерной пылью. Мы уже победили, урод, поскольку наша вера – это вера большинства советского народа, а не единиц-фанатиков. Ты сдохнешь – никто и не заметит.

Это ничего, учил Сергей Степанович, что передовая идея всегда встречает сопротивление. И верно писал Маркс про нации «отсталые, реакционные», что даже высокую идею коммунизма извратят – потому что слишком много в них косной инертной массы. Гнить и разлагаться ведь всегда приятнее – и через колено надо ломать, чтобы коммунизм мелкособственническим инстинктом не был побит! И будет трудно, когда большинство против, – но кто сказал, что должно быть легко? Но с нами товарищ Сталин – раз он говорил об «усилении классовой борьбы при социализме», имея в виду именно это (а что еще?). Эх, не видит он, что его именем всякие «клопы» творят! Но учение коммунизма истинно, потому что верно – то есть наиболее полно описывает законы развития общества, – а потому пробьется. И расставит жизнь все по своим местам, пусть через годы, десятилетия, даже века, как в «Красной мечте» – ну а мы, павшие по пути к победе, в вечной памяти и не нуждаемся, нам довольно, что потомки по-нашему жить будут.

Отчего ты не погиб, гад и предатель, с двумя Звездами Героя? Мертвые безупречны – поскольку не могут предать и не требуют себе привилегий. А потому – лишь их будет дозволено почитать, при нашей победе.

Отчего ты не предал, сволочь? Стал бы наймитом фашистов или капитала, это было бы честнее. И лучше для наших советских людей.

Пономаренко Пантелеймон Кондратьевич.

На август 1953 года альт-истории – глава Службы партийной безопасности (в разговоре «инквизиция») и член Совета труда и обороны. По некоторым данным считается будущим преемником И. В. Сталина (пока еще живого и здорового)

В истории потомков во Франции 1968 года началось с мятежа парижских студентов – под совершенно несерьезными лозунгами вроде «запрещаем запрещать». И за всем этим торчали уши ЦРУ – Вашингтон был недоволен, что де Голль слишком независим, вывел Францию из НАТО да еще потребовал вернуть французское золото, в обмен на резаную зеленую бумагу. Мятеж нанес де Голлю удар, от которого генерал так и не оправился, через год потеряв власть. Хотя он вовсе не был тряпкой, трусом и дураком – уж царю Николашке не ровня!

Положим, мы не французы, у нас общество не настолько продвинутое. Но если бы дело было в одном лишь недовольстве части львовского студенчества (хотя не только студенчества – если Линник успел свое влияние и на рабочую молодежь распространить). Если бы не обнаружился вдруг за кулисами совершенно чужой, опытный режиссер – и замысел его пока что неясен.