Владислав Савин - Красные камни [litres]

И когда кончилась война, выживший и заматеревший политрук Линник снова бросился в бой. И тут оказалось, что слишком многие, не только массы, но и ответственные товарищи думают как Гольдберг, не желая меняться. Сначала Линник пробовал бороться открыто – и едва не был изгнан из партии, «за перегибы». Что ж, такое было и прежде – как во времена Ленина прежние социал-демократии обуржуазились и разложились, так что пришлось основывать партию нового типа. И петербургский «Союз борьбы», основанный Ильичом, насчитывал едва несколько десятков человек – однако из него выросла РСДРП, которая всего через двадцать три года победит в революции и возьмет власть. Линник впервые подумал об этом еще в сорок седьмом, но тогда не мог решиться, верность коммунистическому строю, даже с отдельными недостатками, сидела в нем слишком глубоко.

В сорок девятом вернулся Странник. Сумел разыскать его, Линника Сергея, – а впрочем, Киев город не такой большой, как Москва. Был в штатском, о войне разговаривал сдержанно, намекая на дела, о которых посторонним лучше не знать. А затем сказал:

– А что ты думаешь о «новом курсе»? Победа – это дело великое. Строим сейчас много – тоже хорошо. Вот только, ты слышал, наверное, иные уже почти в открытую наш Советский Союз Красной империей называют. Командиров переименовали в офицеров, погоны вернули, об «исторических корнях» много говорят – Суворова героем объявили, хотя он пугачевское восстание давил. А дальше что – снова князьев-графьев введут, ради преемственности? И какой-то там, наверху – себя императором объявит? И будет все как до семнадцатого – так за что боролись? Нравится такое тебе?

И лишь под утро завершился тот разговор – из которого Линник понял, что есть в партии те, для кого завоевания революции не пустой звук. И что последуют перемены, очень скоро, или чуть попозже, – а если не последуют, то значит, нас уже нет в живых.

– И появится в «Правде» очередная статейка о «разоблаченном уклоне». И нас грязью обольют. Но мы не предатели, а истинные коммунисты. А предатели – это как раз те, кто хочет «социализм в отдельно взятой стране».

Линник спросил – что он должен делать? И услышал ответ:

– Пока готовиться. Сделать так, чтоб молодые не забывали великую идею, ценили ее больше, чем собственную сытость. Отчего мы проиграли в двадцатые – да потому что молодежь была не с нами, на словах чтили, а для себя – чтоб жить хорошо, угнетения нет, гуляй, женись, учись, получай зарплату, а мировая революция когда-нибудь потом! Нас уже немного осталось, кто помнит семнадцатый – что будет, когда все уйдем? А молодые будут иметь примером других – видя лишь их прежние заслуги, а не разложившееся мурло сейчас!

Линник хорошо помнил, как те из заслуженных товарищей, чьи портреты носили на Первомай, вдруг оказывались врагами, большими, чем Гитлер (с которым тогда была дружба) и американские капиталисты (позже ставшие союзниками в войне). Но значит, и сейчас вокруг враги – учтем! Так появилась «Молодая ленинская гвардия» – подпольная организация на вражеской территории, – и Линник всю душу положил на то, чтобы вырвать из-под вражеского влияния, повернуть на истинный путь хоть какое-то число юных, пока еще не испорченных пропагандой. Первые годы он видел цель лишь в распространении идеи, чтобы когда в Москве начнутся перемены, поддержать их здесь. Но в пятьдесят втором Странник появился снова.

– Ваше выступление будет сигналом. Чтобы началось по всей стране. Большего сказать не могу, ты понимаешь. Вы не готовы вступить в бой с армией? А это неважно – имеет значение лишь факт вашего восстания и пролитая кровь.

Когда его выводили, он увидел толпу молодежи, отделенную цепью солдат. Не толпу – строй, пусть и без ранжира, но где были его ученики, и университетские, и с заводов, в составе боевых звеньев-десяток, с оружием в карманах, и все остальные в массе были сочувствующими, раз пришли. Если они сейчас рванутся вперед, себя не жалея, то легко сомнут солдат. А дальше будет мясорубка, парк окружен еще войсками, и там не только грузовики, но и бронетранспортеры с пулеметами – но это будет как раз то, что планировалось, как велел Странник. Эта Ольховская дура, не понимала, что главное действие должно совершиться не там, в аудитории, а сейчас.

– Товарищи, вы видите, меня арестовали и везут на смерть!

Но не шелохнулась толпа – нет, не строй. И лишь чей-то голос раздался в ответ в тишине:

– Предатель!

Второй голос подхватил:

– Да пошел ты!..

И толпа дрогнула, стала расходиться. Линник пытался крикнуть:

– Товарищи, это была провокация, не верьте! – но приклад врезался в лицо, выбивая зубы. Затем его кинули даже не в автозак, а в бронетранспортер, бросили на пол, так что нельзя было видеть, куда везут. А снаружи было тихо – не было ни выстрелов, ни команд, ни криков ярости и боли. Он проиграл, подвел Странника, провалил порученное ему дело – хотелось выть, биться головой и скрежетать зубами. Ольховская оказалась дьяволом – вступать с которым в договор нельзя было ни при какой кажущейся выгоде. Откажись он сразу от ее предложения – остался бы героем в глазах своих учеников. Теперь же втоптанным в грязь оказался не только он, но и идея!

Львов, дом на улице Красного Казачества.

Ночь на 1 сентября

– Ну что, крысы бегут с тонущего корабля? По домам, под мамкины юбки прячемся! Предатели!

– А кого мы предали? Если сам Сергей Степанович оказался… Нас учил, а сам…

– А мне плевать. Может, он и не такой, как… Но мы-то есть! И помним, чему он нас учил!

– А чему учил? Во что теперь верить – в фашизм? Вы как хотите, а я валю!

– И мне тоже что-то не хочется в такой коммунизм. За спасибо работать, – а у меня вот ботинки прохудились, и что, не имею права новые купить?

– Ты что, забыл, что Сергей Степанович говорил? Коммуна будет, как еще Чернышевский писал. Живем вместе – но не вонючие тесные клетушки в бараке, а зал, чистый и светлый. И те же ботинки – у двери, кучей стоят: как собрался выйти, выбираешь любые. Работаем вместе, едим вместе, гуляем вместе, спим вместе…

– И чтоб моя Дашка не только со мной, а с любым, кто ее захочет? А в морду?

– Ребята, не ссорьтесь! Когда это все будет, неизвестно, – а решить надо, что делать сейчас.

– Я тоже в сторону. Не хочу жизнь ломать непонятно за что! Нафиг мне эта буча, я на инженера выучиться хочу!

– Так значит, все жертвы зря – Якубсон, Горьковский? И Степу мы, выходит, напрасно?

– А во имя чего? Нет больше «Молодой ленинской гвардии». Если идея – дрянь.

– Ах ты!..

– Ребята! Да разнимите их кто-нибудь!

– Ты что, шкура, не понимаешь? Даже если идея накрылась, мы-то есть! Во имя чего все было? И что теперь – по домам?