Юрий Семецкий - Poor men's judge [СИ]

— Да вроде нет, было такое.

— Ситуация отчаянная, и потому большевики прибегают к той же практике, которая завела в могилу царизм. Не получается с высокими идеалами, и черт с ними, есть и другие способы. Главнейшими инструментами управления сделались принуждение и донос.

Отметил, доносительство есть везде, оно присуще христианству всех разновидностей. В конце концов христианство и начиналось-то с доноса Иуды. Но в Стране Советов донос чуть ли не краеугольным камнем, на котором стояло государство. Донос и страх. Доносили на родных, близких, любимых. Стоит ли говорить про коллег и недоброжелателей.

— Не стоит, — отозвался Кузовлев. — Я сейчас вспомнил, у нас пионерская дружина была имени Павлика Морозова. Если немного подумать, имени твари, заложившей родного отца. Теперь понимаю, что правильно Пашу дед удавил.

— Об этом потом, ибо частность. Ладно? — спросил Берни. И, не дожидаясь ответа, добавил:

— Эти бесконечные собрания, заседания, разборы персональных дел, критика и самокритика, это ведь школа, Геннадий. Постоянно, в масштабах страны действующая школа. Только те, кто заканчивал ее на «отлично», имели возможность делать карьеру. Понимаете?

Костлявые кулаки Геннадия медленно сжались. На костяшках проступили белые пятна мозолей.

— Суки, — выдохнул он. — Школа предателей во всесоюзном масштабе, блин.

— Примерно так, — согласился Виктор. — Старинный трюк. Коллективом легко предать и осудить что угодно и кого угодно. У нас на Руси люди предпочитают делать подлости и пакости «всем миром». Грех, разложенный на всех, уже не так велик. В конечном итоге, думают люди, нам ведь велело начальство. А у начальства — свое руководство. Вот уходит чувство вины в заоблачную высь, оставляя на грешной земле народ зараженный предательством. Как индивидуальным, так и коллективным. Матрешка по-русски: предательство в предательстве.

Вся деятельность советской власти по укреплению себя, одновременно ковала будущих предателей Родины. Воспитание закрепляла это морально-когнитивное уродство у будущих поколений.

Высокопоставленные предатели (Ельцин, Горбачев) были просто самыми хорошими учениками в школе негодяев, раскинувшейся по всей стране. От Москвы до самых до окраин. Они добросовестно прошли по всем этапам пионерскй, комсомольской и партийной учебы.

На одного сироту и хулигана Матросова приходилось до тысячи благовоспитанных Морозовых. Войско воевало лишь поставленное в условия, когда отступление равно смерти. Уроки 41–42 годов, когда немцам сдавались вполне боеспособные части с оружием и знаменами, многое дали сталинскому руководству. По крайней мере, Иосиф Виссарионович своих подданных не идеализировал.

— Не соглашусь. Никогда! — упрямо мотнул головой Кузовлев.

— Твое дело, — заметил Берни. — Но в нашем зоопарке полы бетонные, голову в песок не сунешь.

— То, что вы говорите, требует доказательств!

— У нас еще пара минут, — посмотрел на часы Виктор. — Но Берни успеет.

— Сам давай, — недовольно скривился Роджерс, протягивая руку за бутылкой. — Мне твой янычар за такие слова голову отгрызет без наркоза.

— Хорошо, — согласился Виктор. — С тем, что средний призывник откровенно плох, кто-то спорить будет?

— Нет, — согласился с командиром капитан, — с этим не поспоришь.

— Так вот, Гена, наше святорусское холопство подразумевает целый букет свойств: покорность, безгласность, стукачество, холуйство, угодничество. Видел такое?

— Всегда хватало, — неохотно подтвердил ротный.

— Все, что я перечислил, при соответствующих условиях переходит в предательство. В войне мы победили лишь потому, что Сталин умел учитывать сильные и слабые стороны подданных. Но стоило ему уйти от нас в лучшие миры…

— Я понимаю, командир, что ты сказать хочешь, — угрюмо буркнул Кузовлев. — Прямо по Библии, там типа, есть про такое. Не успел петух прокричать трижды, как Сталина, любимого учителя и вождя дружно предали, из Мавзолея выкинули, обвинили во всех смертных грехах, обваляли в смоле и перьях, после чего тихо прикопали у стенки, под плинтусом.

— При Брежневе ваши люди начали предавать свою страну почти бесплатно, — продолжил подкрепившийся коньяком Берни. — За подачку и приличную работу будущие эмигранты старались так, что аж глаза на лоб от усердия лезли. И как итог, наступил апогей предательства: эпоха Горбачева и Ельцина, когда лавина предательства сокрушила страну.

Без преувеличения, это величайшее предательство в истории после Иуды. Оно грандиозно по своей роли в человеческой истории, по последствиям для стран и народов, по массовости, и наконец, по степени цинизма, сознательности и преднамеренности, с каким совершалось.

— Русский народ навсегда закрепил за собой титул чемпионов по предательству. Про партизанский отряд из трех человек, из которых два — предатели, следует говорить не только применительно к хохлам. Великороссы заслуживают к себе еще более сурового отношения.

— Один из немногих сохранившихся у русских философов, по этому поводу написал так: «Ужас нашей русской трагедии удваивается оттого, что она произошла не в героической, возвышенной и жертвенной, а в ублюдочной, трусливой, шкурнической, унизительной и подлой форме. Мы уходим с исторической арены в Небытие не в яростном сражении за жизнь и достоинство великого народа, как это положено в античной трагедии, а целуя ноги топчущего нас и руки поощряющего нас в нашем холуйстве и бросающего нам жалкие подачки бездушного врага. Наша трагедия беспрецедентна и в ее позорности», — процитировал Берни.

На фоне кровавых игрищ центральных властей с фундаменталистами, создание ополчения было воспринято в столице то ли как организация очередной шайки, то ли как отчаянная попытка обреченных выжить. Ввиду малости содеянного, разбираться с новоявленными Пожарскими и Миниными решили позже, уладив дела поважнее. На предупреждения аналитиков, сводившиеся к старой мудрости о том, что паровозы следует плющить, пока они чайники, никто не отреагировал.

Отвлекать силы и ресурсы от разборок за советское наследство и вразумления потерявших берега аллахнутых, было сочтено нецелесообразным. Так Ополчению было дано время вырасти и окрепнуть.

Тем временем, религиозные фанатики, до крови расчесав язвы старых обид, заявили о суверенитете и объявили о создании отрядов самообороны. Под горячую руку прихлопнули сколько-то мирных граждан, сотню ментов, дюжину не успевших вовремя убежать чекистов, десяток прокуроров, смотрящего от Москвы, и у власти «урвался терпец».

Столица отреагировала на забавы фундаменталистов до крайности нервно: в предварительных договоренностях тряпкоголовым отводилась скромная роль пылесоса, вытягивающего материальные ценности в нужном направлении, и не более.