Алан Дар - Желтая пыль

Мы сидели в тачке. Отец привез меня в школу. У меня было еще минут десять перед началом уроков, и он решил непременно закрепить со мной материал нравоучений, окончательно испортивших мне прошедшие выходные. Отец взял с меня слово, что я непременно продолжу свои молитвенные ритуалы. Он лично контролировал меня утром и вечером, днем же оставалось положиться только на мою сознательность и добросовестность. Но так как ни первого, ни второго у меня не было и быть не могло, а отец это знал, он очень долго вдалбливал в мою бошку важность этого ритуала. Возможно даже применял свои дешевые НЛП практики. Но такие малолетние отморозки каким был я не поддаются никаким манипуляциям. Уж поверьте мне.

Я вышел из тачки. Передо мной стояло огромное одноэтажное здание. Несмотря на то, что мой городок редкостное захолустье — в училась целая тысяча недоумков, переживающих пубертатный период.

Меня ожидал новый мир, ранее неведомый мне. Новые люди, все эти мальчики и девочки, которые остаются друг у друга по выходным, ходят в кино с друзьями, а зимой пытаются закопать друг друга поглубже в снег, все эти дети, которым позволено шалить, и, не считая, спускать баксы на рождественской ярмарке. Между ними и мной лежала пропасть. И чем старше становился я, тем больше разверзалась пропасть между нами. Чем легче были они, тем более тяжелым, сложным, неповоротливым казался я.

По правде говоря, школьники оказались гораздо более дружелюбными, чем я ожидал. Меня приняли нормально, несмотря на то, что я заявился под конец учебного года. А некоторые относились ко мне с особым сочувствием и старались всячески помогать. В школе было гораздо интереснее чем дома. Естественно, я сразу же забил на данное отцу обещание непременно молиться в обед. А еще я заметил, что я был гораздо взрослее своих ровесников, хоть некоторые из них и были горазде выше или умнее меня. Дело в том, что у них у всех было право на капризы и родительское сочувствие, в то время как мне недоступно было ни первое, ни второе.

Учеба мне давалась нелегко. А если быть точным, пиздец как нелегко. Но я старался изо всех сил. Я очень не хотел вновь превратиться в оторванную от мира жертву религиозного фанатизма. Случай, в лице отца Джереми и бдительных горожан, дал мне шанс на более или менее сносное отрочество и я не мог его упустить.

Я встретил своих старых одноклассников, тех, что учились со мной в начальной школе при общине. Как и предполагалось, они держались вместе и даже попытались меня затащить в своей кружок. Но я сразу пресек все попытки вовлечь меня в их жалкое сообщество. Единственные человек, которого я страстно желал видеть был Томас. Но его в нашей школе не оказалось. Как выяснилось, его семья переехала в столицу штата. Везунчик Томас. Ему и тут подфартило больше чем мне. Мне вот что удивительно, по каким таким правилам и законам провидение предопределяет данности каждого из нас? Почему кто-то получает все и сразу, а кому-то приходиться перемалывать себя, крошить себя, выжимать себя, чтобы получить хоть самую малость? Вы по-любому думали об этом, завидуя более красивой подружке, более богатому соседу, более успешной коллеге. Все вы. Каждый из вас. Иначе вы не можете. Всю свою жизнь вы сравниваете себя с кем-то. Все свои длинные бессмысленные дни вы ищете оправдания своим неудачам и чужим успехам. Все вы. Жалкие. Дрожащие. Больные.

Мои тики, заскоки, как их назвал отец, не могли не испоганить все. Первым на это обратил внимание учитель истории. По-началу его забавляла тщательность указанных дат, мест и обстоятельств на каждом листке каждого контрольного теста. Я помню, я очень старался бороться с этим. Я реально не хотел попасть в мясорубку пристальной опеки обеспокоенных моим внутреннем состоянием взрослых. Но мистер Бикс, высокий видный дядька, с загаром из соседнего солярия и белоснежной улыбкой, хоть и из добрых побуждений, но все же втянул меня в очередной круговорот радушного унижения, тем самым придав еще большую силу едва утихшей во мне буре.

«Я заметил, как ты, войдя в класс пересчитываешь всех сидящих, а потом считаешь шаги до парты. Я бы решил, что это шалость, но вот это — он потряс перед моим лицом листком бумаги, на котором красовались цифры и короткие тезисы, — вот это привело меня в ступор. Конни, что с тобой происходит?»

Блять. Ну вот как так можно было облажаться. Я либо случайно сдал этот чертов листок вместе с контрольным, либо обронил его где-то, либо попросту забыл его в классе. Мне даже стало жалко мистера Бикса. Он первым узрел затаившегося во мне дьявола. Дьявола, которого я пытался гнать из всех сил, но который ни перед чем не останавливался, который не слушал меня, который поглощал меня. Там было все. Все самые мельчайшие подробности моей жизни. Все самые опасные мои мысли. Самые гнусные и грязные. Они гудели в моей голове, разрывали ее на части и единственным способом избавиться от них было выплеснуть их на бумагу. Там была и задница моей симпатичной одноклассницы Ани, и мои мысли о том, что стоило бы выкопать Колина из могилы и сделать частью нашей домашней выставки памяти его самого, и мои эротические фантазии. Я дрочил столько, сколько помню себя. Мои фантазии об Ани, фантазии о Томасе, все они, все они были там. Скупо. Без деталей. Лишь даты. Отдельные слова. Лишь, зацепки… Но от того они были еще чудовищнее, еще страшнее, были особенно реальны в своей лаконичности и безэмоциональности. Этот листок, один из множества, торчащих из карманов моих брюк, это была моя личная терапия. Только так я заставлял заткнуться демонов, беспрестанно разрывающих меня на части.. Мне, тогда еще глупому, не представилась во всей свой ужасающем мощи картина моего дальнейшего существования. Я надеялся, что после того, как мне отчитают и выпорют, я снова заживу прежней жизнью. Лишь месяц, думал я, может чуть дольше, пристального внимания, а потом все, все станет на свои места. Но не тут то было. Наше гуманное общество вдруг со всей полнотой осознало как важно меня излечить. И ринулись они, предварительно выпотрошив меня наизнанку, ринулись они натягивать на свои серые руки перчатки и надевать на свои одинаково грязные рты респираторы.

Школьный психолог, Элен, эффектная блондинка с огромной грудью, которую она безрезультатно пыталась прятать в уродливых свитерах, она с ужасом ознакомилась с содержанием этого треклятого листка. Я видел как ей стало не по себе, когда я просверлил ее взглядом, с ног до головы. На самом деле, я хотел позлить ее. Я уже оказался в жопе. А строить из себя примерного мальчика и взывать к жалости мне не хотелось.

Что? Вас что-то удивило? Вы надеялись услышать от меня нечто другое? Какие-нибудь сопливые нюни, чтобы вас разжалобить? Нет же. Не найдетесь, я не буду играть в вашему мерзкую игру под название «изобрази сочувствие, а потом положи хуй». Не надо мне этого. Мне и так тошно от всего этого действия, от всего этого маскарада, от ваших пресных, добропорядочных лиц. Я часто спрашиваю себя, почему, ну почему же я уродился таким ублюдком, жил этим ублюдком все эти годы и являются таковым и сейчас? Что же мешало мне быть обычным, таким как ваши сыновья, как надоедающие вам дети злоебучей кузины? Почему мне не повезло родиться таким чтобы устраивать вас и ваше общество? Почему во мне развилось все самое порочное, что могло развиться в человеке, почему выросли самые жалкие, гнусные, низменные наклонности; все те чувства, которые я вменяю вам в вину, почему я сам испытываю их постоянно? Каждый день, из недели в неделю, из года в год.