Алан Дар - Желтая пыль

«Органы опеки уже поглядывают на вас, мне тут шепнул кто-то из прихожан по дружбе. Конни не ходит в школу… После смерти Колина…, — он запнулся, увидев как мать приближается к нему, — вы много времени проводите в церкви, вместе с Конни… вообщем, вы понимаете о чем я» — Отец Джереми говорил это медленно, тщательно подбирая слова, так чтобы не задеть за больное. Ему было чертовски неловко.

«Какой позор, — мать рухнула на диван и опустила голову на руки, — какой позор… мы занимаемся с ним, не так часто как раньше, но занимаемся.., честное слово» — она пыталась оправдаться и в качестве оправдания выбрала наглую ложь.

Отец понимающе кивнул головой.

«Спасибо, дружище, спасибо… — он горячо пожал руку старому приятелю, — мы обязательно определимся с Конни… я думаю, лучше всего будет вернуть его в школу. Кара еще не готова вернуться к прежней жизни».

Я не узнавал своего отца. Я видел трясущегося жалкого пидораса, которому не было до меня никакого дела. Община, сплетни, опека, статус семьи, жена — это его волновало. Но никак не я. Им было достаточно того, что я продолжал молится трижды в день, по десять «отче», утром в обед и вечером. Они просто забыли обо мне, забыли почему меня забрали из школы и не думали о том, что со мной делать дальше.

Но, все равно, я был счастлив тогда. В тот момент я был по-настоящему счастлив, и пообещал себе не сильно богохульничать, хотя бы в знак благодарности отцу Джереми.

Директор Стентон чинно восседал за своим директорским столом — большим, из красного дерева. Он был важной птицей и всячески свою важность демонстрировал. Родители, вынужденные отдать меня в обычную среднюю школу, сильно нервничали. Стентона не волновали ни наша община, ни авторитет отца.

Школа при общие — только начальная. Полный бред. Какой смысл первые пять лет учить всякой религиозной поебени, чтобы смотреть потом, как твой ребенок мучается в реальной школе, вынужденный выживать в той жизни, к которой его не готовили. Обычно общинники, так называли детей вышедших из начальной христианской школы, обычно они держались вместе и не особо подпускали к себе всех остальных. Родители, такое поведение только одобряли.

Мне шел двенадцатый год. Но из-за того, что последние два года я не получал вменяемого образование, при поступлении школы я терял год. Стентон крутил кольцо на левом безымянном. Он еще не привык к нему. Свежее фото с медового месяца красовалось у него на столе. Стейтон не хотел возиться с очередным ребенком из общинной школы, да еще и с пробелами в образовании. Однако, он не рискнул отказать. Мало того, что я имел полное право на место в этой школе, так школа еще была и недоукомплектована. Люди валили отсюда, из нашего злоебучего городишки. Каждый день, каждую неделю, каждый месяц. Только идиот или слепец этого не замечал. Наш город подыхал, мы — его последний запас кислорода, прежде чем он задохнется

Стентон то и дело поглядывал на часы, или утыкался в экран своего пузатого компьютера, слушая длинную подхалимскую речь моей маман. Мне было стыдно за эту дуру. Решение Стентона обо мне никак не зависило от того, понравятся ему мои родители или нет, представляют они из себя что-то или нет. Ему было плевать на них в частности и на всю нашу ебучую общину в целом. Стентон был очень неглупым дядькой, обладал хваткой и вообще мог достичь гораздо больших успехов на педагогическом поприще. Достаточно было свалить из нашего захолустья хотя бы в федеральный центр. Но нет. Он был таким же трусом, как и все остальные и боялся потерять то немногое, что он заработал тут. Трусость — самое ужасное, что может случиться с человеком. Трусость страшнее откровенного зла или клинического сумасшествия. В своих попытках приспособиться и выжить трус не остановится не перед чем.

Каждый из них был способен на трусость. Отец разменял бы Отца Джереми в два счета, заикнись тот о правде смерти Колина, мать бы сдала отца со всеми потрохами, возникни у него проблемы, Стентон бы заложил своего кореша-зама, ради сохранения теплого местечка директора. Это обычная схема. Мы все закладываем друг друга, когда нас припирают к стенке. Каждый из вас, прежде чем клясться в верности кому-либо, подумайте, а что вы будете делать, когда увидите перед собой дуло пистолета, готового размазать ваши мозги по стенке, молоток судьи, готового упечь вас на хуеву тучу лет за решетку, вашу репутацию на волоске от публичного уничижения, ваше состояние, в конце концов, на грани полного исчезновения? Что будете делать вы?

«Что вы бубните?» — Стентон посмотрел на меня своим равнодушным холодным взглядом. Сука. Он прервал очень важный счет. Я считал количество вздохов моего отца. Как его грудь вздымалась и опускалась. Вообще, он дышал реже меня. Наверно его легкие за раз вмещали гораздо больше воздуха чем мои. Но ведь он и больше меня в несколько раз. Вообщем, я был очень увлечен процессом. Это не самое страшное из моих увлечений. Считать количество вздохов. Сука Стентон сбил меня. Я пропустил два или три или десять вздохов и все уже не имело смысла. Черт. Я был готов раскрошить ему голову. Ему же было похуй на то, что я там бубнил. Это была демонстрация своего превосходство. Он помечал границы своей власти. Своим вопрос он как бы заявлял. Когда я спрашиваю, ты должен отвечать. И так будет всегда, пока ты будешь учиться в моей школе.

«У него бывают иногда заскоки, не обращайте внимания, это все ерунда» — отец потрепал меня по голове, как бы говоря Стентону, что я тот еще придурок и брать меня всерьез не стоит. Заскоки. Вот как они это называют. Похуистичные придурки с претензией на родительство.

Знал был отец, как жалко он выглядел в этом момент.

«Ну хорошо» — Стентон встал, давая понять, что дело решено и нам пора расходиться. Стентон мог избежать этого долгого нудного переглядывания, если бы сразу сказал — мальчишка принят. Он ведь изначально знал, что я буду принять. Ну блять с самого начала. Но нет, жажда демонстрации своей власти, этот эксгибиционизм потенции берет вверх над разумом.

Отец горячо пожал руку Стентону. Мать бросилась делать то же самое, напялив на лицо маску величайшей благодарности. Лицемерная сука. Тогда я вдруг подумал, как наверное это уныло быть взрослым. Как наверное печально взрослеть. Да и для чего? Чтобы превратиться в таких же лицемерных пидорасов, проживающих представления о жизни, вместо самой жизни? Одно радовало, через два дня, спустя каких-то сорок восемь часов, прибавьте еще 12 сегодняшних, итого, спустя шестьдесят часов, я буду сидеть в школе, вдалеке от нашего ебучего музея памяти Колина, вдалеке от спятившей мамаши и всего того, что постепенно превращало меня в дурака.