Алан Дар - Желтая пыль

Я не буду утомлять вас рассказом о том, как меня затаскали по врачам, напичкали хуевой тучей таблеток и заставили молиться еще чаще и усердней. Такой поворот событий, конечно пошатнул наше еще недавно благополучное семейство. У отца за спиной шептались. Слухи по городу расползаются слишком быстро. На самом деле, я думаю отец многим не давал покоя в нашей общине, а после смерти Колина и сейчас, после моих проблем, все страстно кинулись перемывать ему кости и плести интриги. Мне даже стало жалко бедолагу. Кто бы мог подумать, что все так сложится. Маман пребывала в депрессии. Она никак не могла смириться с подсдувшимся авторитетом семьи, а потом, по пошлой классике жанра, взяла в привычку пачками жрать антидепрессанты.

Из школы меня все-таки исключили. Как сказала Элен, у меня серьезные проблемы и я могу плохо влиять на одноклассников. Стентону я тоже изрядно успел надоесть. Выперли меня под благовидным соусом из лживой заботы и лживого сочувствия. Мать его! Знали бы вы как сильно я старался остаться в школе. Тики мои несколько отступили за два года жесткой травли организма медикаментами, но зато, во всей своей красе выросли на плодородной почве пубертатного периода мои порочные наклонности. Как ни боролся я с собой, как не говорил я себе, что надо оставаться в струе, в потоке, в классе, я не мог перебороть эту безумную страсть. Я успел облапать практически каждую девчонку в школе, да что там, я не пропускал ни единой школьной учительницы, но апофеозом и отправной точкой моего дальнейшего падения послужил устроенный мной в школьном дворе фейерверк. Видели бы вы как круто это было, как эффектно. Высыпали все они, каждый из них, взбудораженные, взволнованные, испуганные. Некоторые из них пришли в восторг от моей выходки, я видел зависть в глазах школьных хулиганов — они никогда бы на такое не решились, так как боялись получить пиздюлей от родителей, в виде домашнего ареста, запрета на сладкое или еще какое-нибудь сомнительное наказание. Они боялись лишиться того, чего у меня никогда не было. Учителя же, эти высокомерные занозы в заднице, они были в ужасе. Как такое могли произойти прям под их благопристойными носами. А что если бы начался пожар, вопрошали они. А что если бы кто-то пострадал? А что если бы пострадал он сам? А что если бы земля к черту взорвалась? Эти мудаки придумывали самые невероятные истории, пытались отыскать во мне истинное злое, а в мыслях моих — ужасный замысел. Я сразу же пожалел о содеянном. Сразу стало очевидно, что на этот раз не обойтись даже пилюлями, но как бы не корил я себя за все свои мерзкие выходки, где-то в глубине души я понимал, что только это, только такой всплеск эмоций позволял мне оставаться в трезвом уме. Ведь каждая гадость, которую я выкидывал, на время освобождала меня от мучительной власти уничтожающих меня обсессий.

Родителей вызвали в школу. Моих подавленных, сдувшихся родителей. Видели бы вы как жалко они выглядели, как висел на отце его поношенный пиджак, как некрасиво выпирали жировые складки под резинками коротких рукавов на руках моей еще больше располневшей матери, видели бы вы как оправдывались они за меня, как публично признавали провал своей родительской миссии. Бедные, бедные мои родители. С каждым годом я испытывал к ним все больше жалости. Но вместе с жалостью росло и мое презрение к ним. Я понимал, они боролись не за меня, они боролись за свое доброе имя.

Меня решили определить в школу-интернат для сложных подростков. Мои родители разве что не распяли себя, чтобы избежать этого. Но другого пути не было. Они и сами понимали — это лучшее из зол. Мать рыдала весь вечер, она не знала как вести себя с друзьями из общины, как смотреть им в глаза. Она плакала и плакала и кричала на меня. Впервые за всю свою жизнь, я услышал как это несчастная женщина кричит. Она кричала на меня и говорила, что я опозорил семью, что я уничтожил семью. Отец вел себя более сдержанно. Я видел как он мечется между желанием проклясть меня и желание поддержать меня. Но когда я, не выдержав гнусного писклявого голоса матери, попросил ее в конце концов заткнуться, все в голове отца вдруг встало на свои места. И он пошел еще дальше матери. Он сказал, что лучше бы я умер вместо Колина. Та-дам! Вот она, одна единственная фраза, выписанная в качестве итога четырнадцати лет моей жизни. Но у меня еще было время на то, чтобы все исправить. Их же время стремительно кончалось.

Рик Годдард оказался отличным малым. Мы с ним сразу сошлись, словно давно знали друг друга. Рик был старше меня на 3 года. Это был его предпоследний год в интернате. Рик взял меня так сказать под крыло, чтобы другие не обижали. Он пользовался бешеным авторитетом, несмотря на то что внешне выглядел как жалкий задрот-очкарик. Я всегда поражался таким как Рик. Он мог завязать разговор с любым. Даже наши учителя-надзиратели испытывали к Рику особое уважение. Я не слышал, чтобы хоть кто-то из них резко или нелестно отозвался о Рике. Не знаю, что Рик нашел во мне. Но мы стали закадычными друзьями.

Черт какое же это прекрасное чувство, когда ты вдруг понимаешь, что ты не один во вселенной. Что кому-то до тебя есть дело. Вот на самом деле. Не из долга, не из приличия, не из вежливости, а потому что интересно. В Рике я отыскал все, чего у меня не было так долго — и отца, и друга, и старшего брата. Не подумайте, я любил Колина. Но его никогда не было рядом. Я не осуждаю его за это. Я понимаю его. Будь я на месте Колина, я бы вел себя ровно также — две недели и досвидос. Возможно, будь Колин жив, мы бы сошлись сейчас, сейчас бы у нас были общие темы, но Колина нет и его не вернуть.

С Риком, я просто вытащил счастливый билет. Знал бы я об этом раньше, я бы давно выкинул какую-нибудь хуйню, чтобы меня запекли в это недозону. Неисповедимы пути Господни. Отец бы точно сказал это фразу. Я уверен, а потом привел был расширенное толкование. Познакомившись с Риком, я все понял про отца. Вся эта привязка отца к учению, вся его страсть к цитированию, это от кретинизма. Когда не знаешь что сказать, когда ты импотент в мыслетворении, ты пробегаешь к уже сказанному и беспроигрышному, принятому обществом. Рик почти ни хрена ни о чем не знал. Его оперативной памяти хватало ровно на то, чтобы подготовиться к тесту, сдать его и благополучно забыть. Но черт, слышали бы вы как он разговаривал. Как он общался. Какие мысли он изрекал. Мысли, даже намек на которые никогда не посещал мою набитую цитатами из библии и прочих богословских книг голову. Я мог часами слушать Рика. Он постоянно размышлял о чем-то, эдакий философ-недоучка. У Рика были большие планы на жизнь. Он мечтал покорить Голливуд и делать настоящее кино.