Александр Афанасьев - Врата скорби. Дикий Восток

За город выехали — горы вдали, виноградные плантации, харчевни придорожные, белого камня домишки. Идиллия…

Велехов знал, куда едет — хоть и нельзя вне тиров с оружием упражняться, но и в тир лишний раз тоже — тащиться. Свернул к карьеру, старому, заброшенному, с водой на дне — тут можно стрелять, не опасаясь что кого подстрелишь ненароком. Пули песок примет.

По чему стрелять? Да по камням — вон их сколько валяется.

Джип казак остановил в самом начале карьера, большого, старого, с накатанной колеей, осыпающимися стенками и мутным, коричневого цвета озерцом на дне карьера. Вышел, потянулся, пошел вниз…

Бах!

На противоположной стороне карьеры только брызнули осколки — камень тут мягкий, пуля его крошит. Да и не камень это — тот же известняк.

А до камня — метров пятьдесят будет, а стрелял то — с руки, не целясь почитай.

— Могешь так, стрелок?

Шалый привычно улыбнулся

— А и запросто Ваше Благородие. Только вы мне камешек то подкиньте, а то так и целиться несподручно.

— Подкинуть? В воздух?

— В него самого. Если не затруднит.

— Ну, смотри…

Григорий долго искал камень, нарочито долго выбирал, мотал нервы — и вдруг кинул, резко, прямо от земли, неожиданно, не разгибаясь вовсе.

Б-бах!

Сдвоенный выстрел, дуплет — и камень брызнул осколками уже в воздухе, несколько секанули по головам, не до крови — но неприятно.

— Га… Вот это дал — Григорий и впрямь был удивлен — а еще так можешь?

— Да сколь угодно, только за бабло уже. Говорю же — тир у папахена был, хороший тир.

Григорий присмотрелся к курносым, короткоствольным револьверам в руках блатного

— Что за железо?

— Смит-Вессон, десятка. Двухдюймовый ствол.

— Оттуда?

— А то. Друзьяки уехали… подарок прислали.

— Так и таскаешь с собой?

— Не жмет — пожал плечами недоуменно блатной.

На самом деле револьверов было три.

— А из автоматической винтовки?

— Вот чего не могём — того не могём. Я ж не стопорила какой.

— А кто ты по масти?

— Честный налетчик я, Ваше Благородие. Не стопорила и не бомбила. Если надо тебе таких… они и с пулеметом знакомы, тут Черный банк брал, недалеко от твоей конторы, кстати, на Ланжероне — знатное дельце было. Но не по мне.

— Мне фартовых надо. Дело есть. Навар хороший.

— А что за дело то?

— Серых развелось. На Востоке. Открыт сезон охоты.

— Серых… серые разные бывают, господин казак

— Те серые, которые зеленые. Дошло?

Блатной не торопясь спрятал в карман револьверы — Григорий заметил, что на обоих срезан внешний курок заподлицо, и передняя часть скобы, которая спусковой крючок прикрывает — тоже. Американский стиль, есть там такие асы со времен Сухого закона, что из такого револьвера шесть пуль за три секунды выпускают. Это если считать еще и время, чтобы револьвер достать.

— Стремные дела…

— А что — боишься? — по-блатному спросил Григорий

— Опасаюсь… Зеленые они ж вольтанутые совсем. С башкой не дружат….

— Если опасаешься — не держу. Поехали…

— Да ты постой… начальник… постой, чего кипешить. Тебе это — зачем надо?

— Тебе — какое дело? Открыт сезон охоты. Я — взялся.

— А на карман сколько?

— На карман… четыреста целковых в месяц — устроит?

Стопорила усмехнулся

— Фартовый щипач с вечера так хлебает.

— Так щипли, кто тебе мешает. Со мной не торгуйся — не на Привозе [80] Привоз — рынок в Одессе, легендарное место. .

— Да я за другое, гражданин казак.

— А за что?

— Да ксиву бы мне… за ксиву и отработать не грех.

— Ксиву…

Дело было в том, что казачьи области в России — были на правах самоуправляющихся, и власть там была совсем не такой, как в России. Главными на этих территориях были атаманы, они же вершили суд по всем вилам гражданских и по мелким уголовным делам, спрашивая совета стариков — то есть были нечто вроде мировых судей. Атаманов выбирали и в месте проживания казаков, в станицах — были станичные атаманы, которые одновременно занимались делами станичных воинских команд. Центральная власть в самоуправляющихся казачьих общинах занималась только сбором податей, причем не с конкретных казаков, а с казачьего войска в целом, «на местах» подати собирали атаманы, да еще расследованием преступлений средней тяжести и тяжких. В числе казачьих привилегий было то, что правления могли выдавать паспорта на совершенно законных основаниях — и таким образом Митька Шалый мог стать совершенно другой личностью и начать жизнь с чистого листа. Это-то ему и было нужно.

— За ксиву разговор отдельный будет. Мы тебе ксиву дадим — а ты стопорить пойдешь.

— Да не, я в завязке. Забожусь на п…раса — не пойду.

— А что так то? Масть решил сменить?

— Нельзя мне начальник. В зоне — край!

Чтобы показать насколько край — блатной красноречиво провел ребром ладони по выпирающему кадыку

— Смотри… Ничего тебе не говорю ни да, ни нет. Найди меня… через два дня. Порешаем. И учти — если даже «да» — правила одни для всех. Идем не бомбить и не стопорить. Кого на мародерке поймаю — неважно кого, на первый раз в зиндан, на второй вон из отряда. Кого на чем худшем — на «мохнатом сейфе» [81] Тут речь про изнасилование. например — к стенке. Веришь?

Шалый сделал понимающую рожу — они это умеют.

— Понимаю, как не понять, гражданин казак. Мне сейчас не до того — отсюда бы смыться. А так готов… верой и правдой… и неправдой тоже если потребуется.

— Верой и правдой… Ну, поехали… Два дня — найдешь меня.

— Найду, гражданин казак — Митька привычно, с одного скока запрыгнул на пассажирское место — а вопросик можно?

— Можно, если не рассчитываешь на ответ.

— Судя по вам, уважаемый, вы при делах были?

Григорий завел двигатель.

— Почему — был? При делах и есть…

* * *

На обратном пути, высадив Митьку на окраине Молдаванки, Григорий сменил маршрут, резко свернув влево. Покатились под гору чистые, запруженные народом улочки, греки, евреи, столы с едой выставленные прямо на тротуар, одуряющий запах ранних овощей — сюда они первым делом приходят, через Одессу вся торговля с Востоком, а там, как орошение затеяли — круглый год можно выращивать. Машин здесь было немного — местный народ все более предпочитал здесь пешком или на конке, тем более что и улицы были вихлястые да ухабистые, только под человека да под осла. В этих местах можно было купить и продать все что угодно — причем греки часто торговали шире евреев.

На углу одной из улиц — а угол был острый — треугольником вперед выдавался построенный из кирпича с облицовкой армянским туфом самодовольного вида купеческий дом: обычный дом, на третьем этаже купец живет, на втором контора с приказчиками, на первом этаже торгуют, или образцы там какие. Над входной дверью — стальной, с решеткой, вывеска по-русски, по-гречески и по-арабски сообщала.