Николай Зайцев - Город шаманов [СИ]

– Чего тебе, Прохор?

– Иван Матвеевич, дозволь в последний раз на клюкву посмотреть.

– Прохор, сколько можно? Ты уже три раза смотрел в «последний раз»!

– Ну, ваше благородие, радостно мне. Первая же награда!

– И поэтому ты решил меня посредине ночи разбудить?

– Не буду больше, – смутился старик.

Я вздохнул. Пошарил рукой рядом с телом, поднял саблю. Качнулся красный темляк. Поднес лучину к эфесу, освещая надпись «За храбрость». Перевернул саблю, на другой стороне крепился знак ордена Анны четвертой степени, называемый в войсках клюквой, за свой малый размер.

– Доволен?

Старик восторженно кивнул. Прослезился. Вытер глаза локтем – мелькнула черная рваная гимнастерка.

– А теперь, ступай. Спать будем. Завтра рано вставать. Прохор, умылся бы ты на ночь! Ходишь, пугаешь. Что еще? Что насупился? Отставить, солдат, уныние! Пускай барышни-гимназистки печалятся, но никак не мы. Нам грустить некогда – нам за Отчизну стоять.

– Скажи, барин, а сабелька-то не тяжела? Можешь носить?

– Опять ты про неё! Сколько можно? Не тяжела. Обычная сабля. Понял?

– Понял, понял, – прошептал Прохор, растворяясь в темноте.

Увидев и заценив, как я мастерски колю дрова, топор отобрали. Дали в руки острогу – кривую палку с ржавыми гвоздями вместо наконечника, велели идти к прорубям. Бить рыбу. Помогать родичам. Лопари нашли рыбные места и сейчас наполняли мешки, не справлялись, требуя сильных и опытных помощников.

– Иди, иди, сердечный, сильнее тебя никого у нас нет, – напутствовала меня толстая кухарка в рваных валенках и в сером пуховом платке, – там щуки с руку, сегодня пирогов наделаем! Небось хочешь пирожок? – и на круглом ее лице, глаза-пуговки таинственно блеснули, пугая и без того мутное сознание. Почему-то сразу стало понятно, что пирожок я так легко не получу. Не ведать мне золотистой корочки! Придется или попросить ласково или пожаловаться. Благо есть кому. Второй вариант меня устраивал больше. Он же верный! Заодно и познакомлю кухарку с гейду.

Евдоху с утра не видел. Как кашу поели, так сразу ушла. Наверное, полы моет где-то.

Солнце слепило глаза. Играло на снеге, искрило кристаллики. Чудная погода. Ясная. Настроение, и без того хорошее, стало заметно улучшаться. Улыбался дню. Запел бы, если бы смог.

Мычание не проходило.

Закинув легкую острогу на плечо, я почти бежал к замершему большому озеру, сокращая с каждым шагом далекое расстояние. Фигурки рыбаков у больших прорубей росли, увеличиваясь в размерах. Лопари занимались делом, охраняемые двумя солдатами.

Скатился с горки на озеро и вдруг замер пораженный, боясь сделать шаг. Под ногами молочный лед, весь в белых трещинах. Кое-где снег напорошен. И на нем след рваной лыжни стелется петлями.

Улыбка сползла с лица, мимика в раз закаменела. Стоял на льду, не в силах сдвинуться с места. Внутри головы зазвенела сорванная пружина. Завибрировала, больно рвя перепонку острыми краями и сминая радость. Из глубины сознания заструился, просачиваясь сквозь надрывы, скрытый временем страх. Легко и непринужденно он сковывал все органы, уверенно подбираясь к разуму. Осторожно протягивал скрюченные длинные пальцы, желая захватить без остатка.

– Что застыл?! Сюда подь! – крикнул издалека солдат. Я поднял голову и посмотрел на него безумными глазами. Шага ступить вперед не мог. Ноги приросли.

– Сюда, я сказал! – солдат рванул с плеча винтовку. Клацнул затвором.

– Л-лед, – прошептал я и сделал первый шаг. – Л-лед.

Я закатил глаза и сделал ещё один шаг. В голове ураганом проносились мысли и образы. Опять занавес. Газовое белое полотно, сотканное из миллиона ячеек, правдивых и ложных воспоминаний. И мечущиеся тени. Что-то важное скрывалось за дымчатой пеленой. Стучалось и хотело порвать воздушную пленку. Что? Я начал обильно потеть.

– Не пугай его, Сидоров. Это из новых. Блаженный. Смотри, как топчется на льду. Словно танцует. Такими шагами он завтра к нам подойдет.

– Блаженный? – Сидоров убрал с плеча винтовку, переставая целиться. Всем своим разочарованным видом показывая, как ему жалко, что он в меня не выстрелил, – это у которого сестра красавица? Та, что дьякону запала?

– Да если б сестра! Жена. И не такая она красивая, как все говорят, на любителя.

– Вот дьякон! И пост у него, и обед, а ничего не боится! – хохотнул Сидоров.

– Да зачем дурню жена?

Я замер. Толчки внутри стали затихать, отступая от пелены. Ожидая, что же я подумаю. Какое решение приму. Что вспомню. Чем обосную забытые важные события.

Кривая усмешка поползла по лицу, кривя губы.

Да. Вот она суть! Я ухватился за конец воспоминаний и сильно потянул, вырывая из клубка памяти.

Зря меня дьякон не боится. Ой, зря. Ведь должен! Я чувствую! Силу свою и опасность исходящую. Я ведь за свою Евдоху… Коротко зазвенел удар колокола на дозорной башне. Второй раз. Я обернулся, силясь понять, что происходит. Конец воспоминаний вырвался из рук и быстро намотался на привычный клубок. На накатанную дорогу выехали сани. К озеру потянулись группки людей.

– Наконец-то. Шамана везут топить!

– Я уж думал, не дождемся сегодня.

– Надо чертям сказать, чтоб вторую прорубь расширили да наледь убрали. Да не жалей приклада, Сидоров, а то урядник потом шкуру спустит.

Люди обтекали меня со всех сторон, гонимые короткой цепью солдат во главе с офицером. Служивые шли неспешно, без слов. Поручик покуривал папироску. Агрессии нет. Рутинная служба. Я оглянулся, засуетился, делая короткие шажки к далекой проруби. Лед держал. Но как страшно, Бог ты мой. Столько людей вокруг. Всех согнали? Выдержит ли лед?

– Л-лед, – прошептал я и затрясся. Ноги вывернуло. Упал ничком, сворачиваясь эмбрионом. Поджал ноги к подбородку. Затрясло…

Кто-то остановился рядом со мной. Открыл глаза. Поручик смотрит безразлично. Затянулся, зашагал дальше. Мимо.

– Л-лед, – возбужденно сказал я ему в прямую спину. Офицер не обернулся. – Лед!

Я прижался щекой к гладкой холодной поверхности. С ужасом смотря на белую трещину. Это же она не по льду струится, а по мне! Деля на неровные части. И сознание моё и разум! Вытекает из меня смертью.

Пропустил момент, как сани мимо прокатили. И очнулся, только поймав раскатистый бас священнослужителя:

– … наложение епитимии [29] Епитимия – покаяние. на шамана попросите, и послушал бы я вас, да не придет этот человек в церковь, ибо душа у него черная и поклоняется он дьяволу! Вере своей неправильной! Не помогут в нашем случае земные поклоны и сотворение молитвы «Боже, очисти мя грешного»! Не будет этот человек каяться! Никогда не признает веру нашу и вину свою в том, что хотел извести праведного монаха Матвея! Пускай каждый из вас знает, что тот, кто осмелится взять в руки бубен, будет казнен в пытках жестоких. Шамана вашего приговариваем к утоплению в проруби. Тело будет вытащено и залито в лед до весны, до пущего вам страха перед наказанием и как напоминание о том, что будет с каждым ослушавшимся. Аминь. Приводите к исполнению.