Николай Зайцев - Город шаманов [СИ]

– Как же мне с вами тяжело, – устало пробормотал я. – Вот скажи мне! Откуда у тебя такая уверенность?

– Уверенность в чем?

– В том, что тебя невозможно убить.

– Но я же… – опешил всадник.

– Не перебивай! Я ведь не просто так спрашиваю.

– Хорошо. Слушаю тебя.

Я хотел одобрительно хлопнуть лошадь по крутому крупу, но передумал, вспомнив, что она мертвая. Однако, мне понравилось, что я привлек внимание собеседника и снисходительно добавил, смягчая как мог голос:

– Вы меня, господа-северяне, поражаете своей наивностью, словно в вас никогда и не стреляли. Голубчики мои, за нарушение дворянского кодекса надо отвечать. Или для вас закон не писан? Дуэлей никто не отменял. И на них умирают. Умирают, сударь! – подчеркнул я фразу глубокомысленным тоном учителя. Любим мы, столичные, поучить местных провинциалов.

Всадник проехал в полном молчании недолгое время, так, что мы слушали цокот копыт, потом полный задумчивости спросил, словно не веря самому себе:

– Ты только это и понял из всего сказанного? Видишь ли, я не совсем простой северянин. Я…

– Да хоть граф! Будешь мне ровня! – не удержался я, а потом пришло озарение и суть разговора потерялась.

– Вижу! Вижу! – закричал я, потому что мир вокруг стал наполняться светом, вырисовывая предметы вокруг. Появились формы. Очертания. Зрение стало возвращаться. Всадник замер. Покачал головой:

– Но и ты не простой сайвугадче, – тихо произнес он.

Я спрятал нож. Мы двигались по дороге среди камней. Кучами и поодиночке они громоздились на унылом фоне, поглощая мрак.

– Простой, непростой! Главное – у кого веблей! Опять же – истину говорю.

– Что такое веблей?

– Револьвер, служивый! Что у тебя с памятью?!

– У меня-то с памятью всё хорошо, сайвугадче. Спасибо за ответ.

– Хватит меня так называть! А то сразу старика вспоминаю. Он тоже твердил про сайвугадче. Прямо как заклятие. Голос такой противный, ты бы слышал. «Ты мой сайвугадче!» – я передразнил, добавляя как можно больше скрипа и протяжных заунывных нот. – А теперь сам подумай, как я могу быть чьим-то? – возмущение моё не знало границ. – Он, кстати, еще и поет.

– Что за старик? – оживился служивый. – Имя? Почетный старейшина? Какое племя?

Я улыбнулся, вспоминая поющего деда, явно не в себе. У такого вряд ли могло быть племя.

– Обычный дряхлый старик, что о нем говорить? А вот внучка у него хоть куда!

– Красивая?

– О, да!

– Живая?

– Конечно, живая. Что за странный вопрос!

– Может для тебя и странно прозвучал, а я давно не видел живых женщин.

– Не мудрено! Живешь среди камней с жуткими тварями, поехал бы в Гагры или на Воды. Может и познакомился бы с кем. Меняйте дислокацию, сударь!

– У меня еще волки есть, – подумав, сказал всадник. – Они у меня как собачки.

– У меня тоже был волк! – не удержавшись, вскричал я, искренне удивляясь. – Сколько у нас общего оказывается!

– Волчонок, – пробормотал мой спутник, добродушно посмеиваясь над чем-то. – Чудной. Где тебя только старик нашел? Ладно, сам спрошу у него. Недолго осталось ждать. Скоро увидим твоего хозяина.

Я задумался над его словами и замолчал. Что значит «меня нашли»? Что значит «моего хозяина»? Что значит «ни живой, ни мертвый»? Я с тоской посмотрел на надвигающиеся на нас камни. Узкое жерло ущелья. Отвесные стены скал. Лошадь проехала вперед, и я увидел, что всадник завернут в тёмно-синий балахон. Хламиды капюшона полностью скрывали лицо в тени. Задняя правая нога у лошади без кожи и мяса. Белые мослы оплетены сухожилиями. Я запнулся о камень, больно ударившись о него ногой. Не сплю! Ушибленные пальцы жутко ныли. Втянул в себя воздух. Пыльно. От камней веяло вековой прохладой, стоило к ним потянуться рукой.

Раздвинул рваную куртку на себе и посмотрел на рану. Страшная. Куска мяса нет. Вон и ребро торчит. А не кровоточит. Осторожно закрыл. Стягивая куртку. Не болит рана. Странно. Пальцы ног болят, а жуткая рана не болит. Я ведь от нее лежать должен, не вставая, а иду и не замечаю.

Значит ли это, что где-то боль настоящая, а где-то нет? Судя по наличию ран, можно с уверенностью сказать, что чем она страшнее, тем она маловероятная. Потому что боли от нее нет. А если, предположим, сейчас разбежаться и со всей силы стукнуться головой о скалу, то какой будет эффект? А может тогда изменится сам мир? Точно. Изменится картинка. Я ходячий калейдоскоп. Меня надо как следует встряхнуть.

Я забеспокоился.

И самое страшное.

Почему я в последнее время мир принимаю двойственно? Стоит чему-то непонятному встретиться на пути сознания, как мозг тут же с готовностью делит события на два варианта восприятия. И подталкивает вперед тот, что мне удобен. Мало заботясь о правде.

А в чем она, правда? Где истинна?

Я поднял руки к лицу, закрывая рот, растирая щеки, давя крик в себе. Сильно зажмурился, желая выпасть в реальность и увидеть любую правду, лишь бы настоящую.

Лошадь впереди меня обмахнулась хвостом. В другую сторону. Мир зазеленел. Наполнился красками. Птицы запели: соловей заливался, глуша остальных. Сквозь кроны деревьев пробивалось солнце. Запахи стали другими. Летними. Я мирно покачивался в седле в такт спокойной кобыле и смотрел на тонкую фигуру Ольги. Девушка прямо держала спину, и в каждом движении чувствовался уверенный наездник. В очередной раз меня удивила.

– Ваня, – Ольга резко обернулась, и в глазах ее заблестели смешинки, – хватит пялиться на меня сзади.

– Виноват! Я на вашу кобылу!

– О, – протянула княгиня. Ее озорной взгляд из-под шлема прожег меня насквозь. – Так кобыла вам интересней, чем я?

И она звонко расхохоталась, подстегивая свою лошадь и отправляя ее в легкий галоп. Оставляя меня в легком замешательстве. Как? Ну, как она догадалась, что я на нее смотрю? Вот ведь маменька познакомила с соседями по имению. Теперь ночи не сплю. В пору стихи у братца своего младшенького воровать и уроки брать ритмики. Нет мне покоя. Еще и Прохор куда-то запропастился. И маменька подозрительно молчит, когда о дядьке своём вспоминаю и спрашиваю. Бранится! Я пришпорил кобылу и быстро понесся вперед, въезжая в тень кроны деревьев.

– Оленька! – закричал я, – постойте! Мы можем проехать наше место для пикника!

– Так меня еще никто не называл, – сказал всадник, оборачиваясь, и голова его в синем капюшоне мелко затряслась. Я очнулся. Испуганно посмотрел на мертвую лошадь и перевел дыхание. Та реальность мне больше нравилась. Но почему-то я четко знал, что она уже была и никогда не повторится. И в ней я не знал, что Прохор мертв. Ждал и искал старика. Странно. Не знал очевидного. Я и сейчас чувствовал какое-то препятствие, когда вспоминал о нем. Словно сам себе когда-то поставил заслонку и запретил думать о смерти дядьки. А сейчас, с изменившимся миром, изменился и я, впуская в себя забытые воспоминания.