Борис Попов - Неожиданность. Тетралогия [СИ]

Спросил его о запрете на вино.

— В нашем роду все придерживаются учения пророка Заратустры и у нас такого запрета нет.

Все имеющиеся у меня сведения об этом пророке я почерпнул из «Двенадцати стульев» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, где главный герой Остап Бендер говорит мелкому расхитителю социалистической собственности Паше Эмильевичу на прощанье:

Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет!

Из этих слов я сделал вывод, что учение это очень миролюбивое и доброе. Пришло время прикоснуться к истине.

Выпили по второй, и я спросил:

— А в чем суть вашей веры? Никого убивать и гонять не надо?

Фаридун криво усмехнулся.

— В основном нас гоняют братья-мусульмане — это сплошь и рядом. А суть нашей веры проста и понятна: думай о благом, говори о благом, делай благое.

Меня тревожил еще один вопрос, и я его задал.

— Слушай, Фарид, вот мы верим в Христа, поэтому мы христиане. Те, кто придерживаются мусульманства — мусульмане. А вас как называть? Заратустриане?

— Заратустра пророк, а учение называют зороастризм. Поэтому мы зороастрийцы.

— Ладно, пошли печку растапливать.

Я организовал подсобника тащить охапку поленьев, Фариду поручил нести лучину на растопку, сам взял бересту и немного соломы для разжигания огня. С огнивом в отдельном кисете я в походе не расставался — кресало, кремень и льняной трут всегда были при мне. Худо-бедно, а костерок всегда разожгу.

Наши комнаты оказались рядом, печь у нас одна. Вот и славненько, не надо будет две топить. Хотя после кухонной разминки перед ужином так все в организме потеплело, что топить свою печку было уже вроде и необязательно.

Разжигать огонь, а потом подолгу смотреть, как причудливо пляшут его языки, слушать, как трещат в огне поленья, я люблю больше любого пиромана, поэтому сразу отстранил от этого дела лозоходца. Твое дело найти воду, а мое добыть огонь.

Ну что ж, начали! Я открыл вверху задвижку, заботливо уложил по бокам горнила дрова, в середине выложил вроде трехстороннего вигвама из лучинок, поместил в него скрученную вдвое солому, немножко прикрыл ее сбоку берестой.

Затем вынул из кожаного кисета кремень, положил на него одну из нескольких имеющихся у меня льняных, слегка обожженных для лучшего возгорания небольших тряпочек, так, чтобы матерчатый край трута выступал из-за края камня и нанес пару быстрых чиркающих ударов железным кресалом. Полетели искры, начал тлеть выступающий краешек, а я изо всех сил начал на него дуть. Все остальные причиндалы я уже взял в правую руку. Когда трут начал гореть, бросил его в солому.

По соломе огонь полыхнул быстро. Я положил сверху бересту и полюбовался на быстро перекинувшийся на нее огонь.

Потом оставалось только подкладывать поленья.

Я заботливо уложил в кисет предшественников спичек и поудобнее расположился на скамеечке у печки. Фарид поглядел на огонь издалека и присел на табуретку в отдалении.

— Если хочешь, садись рядом — здесь на лавке места хватит, — позвал я его.

Фарид отказался.

— Не люблю возле огня сидеть, тревожно мне как-то делается. В детстве упал в костер, с той поры это и осталось. Нас, зороастрийцев, зовут огнепоклонниками, а у меня вот этакая незадача.

Что ж, вольному воля, спасенному рай. Поговорили о порядках в Сельджукской Империи. Всякое вольнодумство и инакомыслие каралось безжалостно. Жителям его родного кишлака, затерянного в горах, сплошь зороастрийцах, приходилось при поездке в город прикидываться истыми мусульманами. Если ловили человека не мусульманской веры, просто казнили. От такой жизни многие бегут в Индию. Фаридун с молодой женой тоже бы хотел туда переехать, вот и отправился на Русь заработать на дорогу и обзаведение хозяйством. Но не задалось. Потом перс ушел к себе.

Ввалился Богуслав. Этот плюхнулся возле меня без лишних реверансов, протянул ладони к огню.

— Столько денег летит на хозяйство! Продукты на зиму приходится закупать, закладывать кладовые. Елисей весь оброк или деньгами брал, или сбывал все по дешевке, лишь бы монеты побольше хапнуть. Так и улетели свои крупы, зерно, мясо, птица, сыр и овощи оптом. Капусту только завтра возьмутся солить! Яблок — и тех нету. Сено, ячмень, овес — все ушло! Лошадям дать было нечего.

— Капитолина не думала, как будет жить без запасов? Бежать же она не хотела?

— Так дура! Все мысли только о случке! Сегодняшним днем жила, а о том, что будет завтра и не думала. Обойдется как-нибудь! Пусть мужчина рядом голову ломает. Ее дело покомандовать, да покрасоваться, а расхлебывать ее дурость муж или любовник должен.

Я задумался. С этой стороны деятельность боярыни мной не рассматривалась, глаза застила теория большой любви. Подумавши и все взвесив, сказал:

— Да собственно и на суде она повела себя так же. Отвергла верный доход и спокойную жизнь с понравившимся мужчиной, тоже боярином, ради призрачной надежды на победу в бою, рискнула своей свободой. И ради чего? Все для того, чтобы покрасоваться перед другими боярами: вот, мол, какая я умная да решительная! А того, что за свои решения несешь и большую ответственность, и расхлебывать последствия придется самой, видимо не понимала. Казалось, что как обычно буркнет в случае неудачи:

Ну уж извините, ошибочка вышла!

— а то и обвинит в незадаче окружающих и обстоятельства, да и пойдет дальше веселиться по жизни, а оказалась в монастырской келье на остаток жизни.

— Это ты правильно толкуешь. Она с ответом за свое нахальство и глупость столкнулась, видимо, в первый раз в жизни. Все на мамок, теток, родителей, а после на меня перекладывалось. И тут Капка пыталась все на старших Нездиничей перевесить, да не тут-то было. Сама решила, сама и ответ неси. Хотела меду, а получила вволю дегтя. Кушай теперь на здоровье! Носи, да не стаптывай!

После такой полной горечи речи, бывший муж уставился в пол. Да уж… Пятнадцать лет все-таки люди прожили вместе, притерлись друг к другу, притерпелись, привыкли видеть другого рядом. Нажили двоих детей, теперь уже большеньких. Двенадцать и четырнадцать лет — это не шутка. А вокруг свирепствует детская смертность. Частенько нарожает баба десять человек, а до парней и девушек дорастают двое-трое.

И наверняка и у этих отроков случались детские болезни. И просиживали родители вдвоем ночи напролет, глядя, как ребенок мечется в злой лихоманке, а из лекарств только малиновое варенье, да отвары никак не помогающих трав.

И бывали в семье праздники, когда ребенок начинал сидеть, потом ходить, затем говорить, проявлял кладезь невиданного ума, учась читать, писать и считать, демонстрировал врожденную отвагу, когда прилавчивался сам запрыгивать на смирную лошадку и мужественно размахивать детской сабелькой.