Василий Сахаров - Сын атамана [publisher: МедиаКнига]

– Спрячь ухмылку, пирожник. Совсем обнаглел. Холоп.

– Что-о-о!? – удивленно протянул Меншиков и, обогнув кушетку, подскочил к нему.

– Алексашка, назад! – выкрикнул император.

Фаворит, уже схвативший царевича за мундир и приготовившийся его ударить, замер. После чего Меншиков отпустил Алексея и, с перекошенным от злобы лицом, сделал шаг в сторону. Все гости, кто находился рядом, замерли в ступоре. Никогда еще наследник не показывал свой норов и, конечно же, вельможам было очень интересно, на чью сторону встанет император.

А Петр Алексеевич, тем временем, набычился и переводил взгляд то на князя, то на сына. Вены на его лбу вздулись, глаза снова пошли навыкат, и Алексей подумал, что самое легкое наказание, которое ему назначит отец, избиение. Но прошла пара минут, государя успокоила жена, которая нашептала ему на ухо что-то ласковое, и он, решив не портить веселье, задавил в себе злобу и натужно рассмеялся.

– Ай, да, Алешка! Зубы показываешь, сын!? Молодец! – Петр посмотрел на понурившегося фаворита, встал с кушетки, правой рукой ударил его по роскошному шитому золотом мундиру и обратился уже к нему: – А ты, Алексашка, знай свое место. Не по чину тебе на наследника престола российского с кулаками бросаться. Он тебе не ровня.

– Мин херц…

Меншиков, который ранее числился одним из контролеров за обучением царевича и несколько раз крепко его избивал за нерадение, угодливо улыбнулся и попробовал оправдаться, но император его не слушал и посмотрел на Екатерину.

– Уложи дочь спать и возвращайся.

Екатерина, молча, покинула зал. Музыка затихла, и танцующие пары разбежались в стороны. Меншиков и Алексей ожидали дальнейших слов царя, которые должны были разрешить конфликт. Однако тут появился срочный гонец, который прошел к царю и протянул ему пакет. Император бросил взгляд на князя и царевича, подозвал к себе молодого слугу, крепкого темноволосого парня с подносом, выпил вина и, окончательно успокоившись, принялся читать полученное письмо. Сначала он усмехнулся, затем побагровел и, бросив бумагу на пол, в ярости стал топтать ее ногами. При этом он постоянно выкрикивал:

– Жив, скотина! Жив, тварь! Бунтовщик! Изменник! Ненавижу!

– Батюшка! – бросился к отцу царевич.

– Мин херц! – с другой стороны встал Меншиков.

– Мазепа жив, – перестав топтать, ни в чем неповинные клочья бумаги, сказал Петр Алексеевич. – Оказывается, ошиблись наши прознатчики. Не гетман с лошади упал и помер, а генеральный обозный Ломиковский. Обманули меня, поспешили порадовать, и выставили доверчивым простаком. Ну, ничего, я им покажу, как императору неверные сведения поставлять!

Высказавшись, Петр по какой-то причине, вдруг, поднял голову вверх и, посмотрев помутневшими глазами на Меншикова и Алексея, словно подкошенный, рухнул на пол и забился в судорогах.

– Врача!

Первым сориентировался опытный фаворит, который был неоднократным свидетелем царских припадков. Меншиков наклонился к Петру, вытащил из внутреннего кармана мундира короткую березовую палочку, вставил ее в рот своего повелителя и прижал голову императора к своим коленям. Алексей решил ему помочь, опустился рядом и зафиксировал ноги отца. Припадок продолжался недолго, меньше минуты, но он был необычен тем, что после него император всероссийский не очнулся, а остался в беспамятстве, и из его носа полилась тоненькая струйка темно-бордовой крови.

Под присмотром лейб-медиков и светлейшего князя, Петра Алексеевича отнесли в спальню. Праздник был прерван, и в Преображенском дворце остались только близкие люди и самые верные соратники. Алексея к батюшке не пустили и, сильно переживая, около часа он просидел подле закрытых дверей в спальню, до тех пор, пока из нее не вышел Федор Юрьевич Ромодановский.

Князь отвел царевича в сторону и, наклонившись к его уху, прошептал:

– Будь спокоен, Алешка. Крепись. Ты готов выслушать, что я тебе скажу?

– Готов. Только, что вы мне скажите, Федор Юрьевич?

– Мужайся, Алешка. Император Всероссийский Петр Алексеевич скончался.

– У-у-у…

Алексей завыл от горя, а князь зажал ему рот и прошипел:

– Тихо…

– Молчу, – выдохнул царевич.

– Хорошо. Вида не показывай, что о смерти батюшки знаешь. Всем будет сказано, что император очнулся и восстанавливает силы, не в первый раз он болеет, так что поверят. Ты возвращайся в Коломенское и не высовывайся. Я тебя в обиду не дам, и вскоре ты станешь законным императором.

Ромодановский говорил, говорил и говорил, а наследник престола, только согласно мотал головой и пытался осознать тот факт, что хороший или плохой, его отец мертв. Видя, что с Алексея толка немного, начальник Преображенского приказа передал царевича под присмотр дьяка Мухортова, который отвез его в Коломенское. В настоящий момент будущему императору всероссийскому необходимо успокоиться, и в целях личной безопасности ему следовало находиться подальше от дворцовых интриг и ближайших соратников Петра, которые станут решать дальнейшую судьбу России.

День прошел. Праздник не удался и император скончался. Наследник престола добрался до своей комнаты и зажег все имеющиеся в запасе свечи. Затем он молился перед иконой, а когда устал, свалился на кровать и долго вспоминал прошлое, которое теперь казалось ему счастливым временем. Так он провалялся далеко за полночь и, наконец, заснул.

Россия. Москва. 25.02.1709.

В Москву я добирался долго, почти полтора месяца, и моей вины в этом не было. Мои сопровождающие, исходившие вдоль и поперек всю Россию гультяи, Кирюша и Софроний, средних лет лихие мужички-оборванцы, вели меня своими проверенными тропами. А как известно, у бродяг они кривые, и оттого долгие. Правда, дошли мы к столице без особых приключений. Разумеется, если не считать таковыми, что Софроний и Кирюша в каждом месте, где мы останавливались, постоянно бухали, одурманивались табачным питьем, дрались и трахали любую доступную женщину в пределах досягаемости их рук. В общем, настоящие гультяи: авантюристы, алкоголики, разбойники и воры, живущий по своим, мало кому известным законам и понятиям криминальный элемент. И этим они сильно напомнили настоящих воров из «реальности Богданова».

В конечной точке нашего пути гультяи меня покинули. Свой старый долг перед Лоскутом они отработали, довели донского казачка, куда ему надо, и теперь свободны. Мужички растворились в праздничной толпе москвичей, а я остался сам на сам. На кармане три рубля денег, в заплечной сумке комплект сменной одежды, широкий нож-засапожник и бумага, удостоверяющая, что я подьячий сын Никифор Булатов из Саратова, прибыл в столицу учиться. Негусто, но и не мало, так что, побродив по московским улочкам и, посмотрев на столичную житуху, словно заправский Штирлиц, я проверился на наличие хвоста и отправился на явочную квартиру, в дом мелкого лавочника Самуила Жукова, который проживал под стенами Старого города.